— Глупцы, трусы, не сдавайтесь! — кричал Робеспьер на своих защитников, скопом навалившихся на створки двери.

Дверь подалась, и деревянный треск прозвучал в ушах тирана, как заупокойная песнь: «Вот начало конца». Он поспешно ретировался с нижнего этажа. Прыгая через ступеньки, он взбежал по лестнице на один пролет. С площадки он видел, как его сподвижники не смогли удержать дверь, и створки разошлись. Первые гвардейцы упали, сраженные выстрелами защитников, но следующая группа сумела прорваться внутрь, и завязалась рукопашная. Непрерывно гремели выстрелы, слышался звон стали.

Неподкупный заперся в комнате на верхнем этаже. Он не знал, что делать. Пути к бегству были отрезаны. Солдаты поднялись вверх по парадной лестнице и рассыпались по всему дворцу. Робеспьер посмотрел на пистолет, который он сжимал в руке, до боли стиснув рукоятку. Он чуть расслабил пальцы. Со всех сторон доносились крики. С грохотом распахивались двери, раздавались пронзительные вопли и оружейные залпы. Его убежище обнаружат с минуты на минуту. И тогда он, возможно, успеет прикончить одного, самое большее, двух гвардейцев. Но это ему не поможет. Его арестуют, и совершенно точно он умрет под ножом гильотины. Уж он-то позаботился (как никто другой во Франции), чтобы смертоносное лезвие не затупилось…

В тот момент, воскрешая в памяти пройденный путь, он с горечью осознал свое поражение. Его венчали лавры победителя, теперь венок увял. Отчетливо вспомнилась яростная борьба с Приоратом Сиона. Как могла уже одержанная победа проскользнуть между пальцами? Неужели после него во Франции вновь утвердится монархия? Ненавистный призрак опять обретет плоть, возникнет из небытия вопреки его стараниям и усилиям. Последний удар, обрушенный на арестованных членов Приората, не достиг цели, превратившись в обычную казнь. В доме на площади Шатле замурованы десять высокопоставленных членов братства вместе со своими семьями. В общей сложности почти сорок душ обречены умереть в подвале. Но Великий магистр Максимилиан Лотарингский избежал смерти. Он ухитрился ускользнуть, воспользовавшись смутой и беспорядками последних дней. Некто (Робеспьер не знал кто — из полиции или армии) распорядился освободить архиепископа, устрашившись Божьей кары, или по приказанию Приората, чья невидимая длань, казалось, проникала повсюду.

Увы, Франция отвергла преданного сына, печально думал Робеспьер, ощущая себя жертвой страшной несправедливости. Ему даже в голову не приходило, что виной всему он сам и его политика террора.

Топот и крики солдат приближались. Он не дастся им в руки живым. Позорная казнь не для него. Он выбирал самоубийство. Робеспьер приставил пистолет к виску и глубоко вздохнул. Он решил досчитать до десяти и нажать курок. Водно мгновение перед его мысленным взором промелькнули месяцы на вершине власти. Почему люди не оценили его по заслугам, не любят и не уважают? Так он думал перед тем, как начать счет: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…

В комнату ворвался солдат, распахнув дверь мощным пинком. От неожиданности пистолет дрогнул в потной руке Робеспьера, и пуля только задела голову. Гвардеец вместе с товарищем, вбежавшим за ним, бросились к Неподкупному, растянувшемуся навзничь на полу. Он остался жив, получив рану в висок. Кто-то поспешил обработать и перевязать рану. Никто не желал ему легкой смерти.

Его ждала казнь, как и всех его сподвижников и сторонников. Смерть не пожелала забрать его, пока он не заплатит сполна за свои преступления на эшафоте. Алая кровь забьет фонтаном из его обезглавленного тела. И пока его голова докатится до ивовой корзины, глаза, возможно, успеют увидеть в последний раз тех, кого он подверг террору и кто в отместку убил его.

Наконец угроза в лице Робеспьера сгинула, но по-прежнему оставалось много причин для печали и сожалений. Отныне орден и род находились лишь в руках Божьих. Не осталось преданных мужчин и женщин, готовых прийти им на помощь на земле. Род выжил, и гибель ему больше не грозила, но потомки растворились во времени и пространстве, их след в истории затерялся. Воспрянет ли род когда-нибудь из забвения? Наверняка. Найдутся самоотверженные люди, кто по крупицам восстановит истину не для того, чтобы, сорвав покров тайны, открыть его подлинное происхождение всему миру, тем самым опять подвергнув опасности, а стремясь возобновить служение и защищать в ожидании лучших времен.

А пока Франция избавилась от одного из самых кровожадных в своей одержимости людей, каких знало человечество. Он пал жертвой собственной жестокости. Может, так и нужно: злу должно противостоять зло, равное по силе, иначе его полностью не искоренить. Франция и революция осветили мир, тогда как Робеспьер и его последователи принесли тьму. Но теперь Неподкупного ждала смерть, и его тело закончит бренное существование, тогда как душа его погибла давным-давно.

Амбруаз д’Аллен, известный адвокат и третий из верховных руководителей Приората, предполагал публично выступить с речью против Робеспьера на суде и представить сокрушительное обвинение не ради мести, но во имя справедливости. Он приготовил бумагу с пером и начал писать:

Гражданин судья, граждане и гражданки! Сегодня великий день, несомненно вошедший в анналы истории. Всем нам, кто испытывает чувство стыда за мрачные дни, когда Францией правил произвол, надевший маску добродетели, дарована привилегия вернуть Родине ее честь и величие. Поскольку обвиняемый, представший перед вами, не заурядный преступник и даже не заурядный тиран. Едва ли сыщется другой человек, столь ненавидимый во Франции.

Однако наш долг — изучить дело, рассмотреть все обстоятельства, оценить, обосновать и вынести приговор, удовлетворивший бы не наши инстинкты, но правосудие. Мы обязаны быть честными перед лицом того, кто превратил честность в один из тяжелейших грехов. Мы обязаны слушаться голоса разума, имея дело с тем, кто извратил разум. Мы обязаны сохранять человечность, решая судьбу того, кто наводил ужас на все человечество.

Воистину речь идет не о заурядном тиране. С холодной решимостью, с упорством, не сравнимым ни с какой прихотью, он поставил на колени, казнил, осуждал и притеснял всю Францию во имя идеала. Нечувствительный к слабостям, как чужим, так и своим, он мечтал очистить от скверны, подлости и себялюбия души всех французов и француженок.

Посмотрите на него, спокойного, хладнокровного, невозмутимого. Убежденный в своей невиновности и правоте, он воображает себя выше закона, выше справедливости и выше милосердия. Глядя на него, я не могу сдержать дрожи, мне трудно избавиться от искушения объявить его сумасшедшим, потерявшим человеческий облик. Но мы не должны обманываться. Разум его не покинул, хотя он и превратил свой ум в орудие зла. Нет, гражданин Робеспьер мыслит, рассуждает, делает выводы и аргументирует. Также нам не следует заблуждаться, думая, будто он утратил человеческий облик. Случись так, он не мог бы нести ответственности за свои поступки. А это неправильно. Его бесчисленные преступления не могут остаться безнаказанными. Кровь десятков тысяч жертв, осмеянное единство, извращенная добродетель, профанированный патриотизм взывают к отмщению. Но какими бы тяжкими ни были эти обвинения, существует еще одно, самое страшное. Именно оно позволяет выявить корень зла и причину стольких несправедливостей.