Возродить Германию могло только одно — прекращение войны и установление мира. Однако вряд ли кто-либо из князей и монархов готов был к этому в 1630 году. Иоганн Георг Саксонский написал Фердинанду гневное послание, в котором оплакивал тяжелое положение в стране чуть ли не кровавыми слезами[692], но отказался приехать в Регенсбург, чем продемонстрировал свое подлинное отношение к страданиям подданных. Он возмущался тем, что Фердинанд пытается запугать его, и предложил курфюрсту Бранденбурга провести альтернативную встречу в Аннабурге[693]. Наверно, им двигали самые благородные мотивы, но едва ли в Германии мог восторжествовать мир, если два курфюрста решили игнорировать общее собрание.

Максимилиан повел себя несколько иначе. В определенном смысле он поступил даже каверзнее: настроившись на то, чтобы раздавить Валленштейна, баварец прибыл в Регенсбург, вооружившись тайной поддержкой папы и Ришелье[694]. Убежденный в том, что все беды Германии проистекают из вмешательства Испании, Максимилиан допускал роковую, хотя, видимо, свойственную не только ему, ошибку: стремясь избавить империю от влияния одной иностранной державы, он обращался за содействием к другой.

Отказался бы Максимилиан от услуг французских агентов в Регенсбурге, признали бы курфюрсты Саксонский и Бранденбургский поражение протестантов, кто знает, мир, возможно, и восторжествовал бы в Германии. Король Швеции ушел бы домой, а война между Бурбонами и Габсбургами велась бы во Фландрии и Италии. Добровольная капитуляция оппонентов Фердинанда в 1630 году избавила бы Германию от следующих восемнадцати лет войны, и хотя мирное урегулирование было бы иным, нежели то, которое навязали правительства Франции и Швеции в 1648 году, оно было бы ненамного хуже. Капитуляция в 1630 году означала бы отказ от германских свобод, но эти свободы все равно были привилегией правящих князей или муниципалитетов и никак не отражались на реальном угнетенном положении народных масс. Действительные права и свободы человека не существовали и до, и во время, и после войны. Победа Фердинанда означала бы централизацию империи под эгидой Австрии и утверждение в германоязычном мире одного, а не нескольких деспотов. Она означала бы тяжелое поражение для протестантизма, но не его исчезновение. Католическая церковь продемонстрировала, что она слишком слаба для выполнения той гигантской задачи, которую возложил на нее Фердинанд, и духовное исправление секуляризованных земель отставало от политических преобразований. Велико было и мужество многих протестантов, и число изгнанников, хлынувших на север — в Саксонию, Бранденбург и Голландию, однако по обе стороны баррикад было и немало равнодушных людей, а среди молодого поколения их становилось все больше и больше. Организационная система Фердинанда оказалась неадекватной и не справилась с исполнением «Эдикта о реституции». Если бы он даже и претворил в жизнь все положения указа, то и тогда протестантизм не был бы искоренен. Протестантскими оставались Саксония, Бранденбург, некоторые районы Вюртемберга, Гессена, Бадена, Брауншвейга.

Конечно, победа Фердинанда в 1630 году не была бы благом. Велики были страдания, уже принесенные эдиктом, не меньше боли и горя вызвало бы его дальнейшее принудительное исполнение. А разве восемнадцать лет войны обошлись без боли и страданий? Безусловно, у тех, кто хотел продолжать войну, имелись свои аргументы на этот счет. Капитуляция развязала бы руки Габсбургам и в Германии, и в Европе. Она могла побудить Фердинанда на продолжение агрессии, и он почти наверняка помог бы королю Испании в войне с голландцами. Могущество Габсбургов задавило бы Европу. Однако факт остается фактом: продолжение войны привело к не менее опасному доминированию Бурбонов. В 1648 году предусмотрительные иностранные союзники сохранили германские свободы как гарантию слабости Германии. Восемнадцать лет войны закончились таким мирным урегулированием, которое с точки зрения внутреннего положения в Германии было нисколько не лучше, а с точки зрения ее внешнего положения даже хуже любого договора, который можно было бы заключить в году 1630-м. Германские свободы достались очень дорогой ценой.

Возможно, они обошлись не так дорого князьям. Голод в Брауншвейге-Вольфенбюттеле герцог заметил только тогда, когда его трапеза не стала такой же изобильной, как прежде. Три неурожая винограда на Нижнем Дунае однажды не позволили Фердинанду послать Иоганну Георгу Саксонскому стандартный ежегодный дар токайских вин — без них он с трудом переносил сквозняки во дворце[695]. Заложенные земли, назойливые кредиторы, пустые кошельки, даже неудобства тюрьмы — все эти беды человек может перенести сравнительно безболезненно. Душевные переживания из-за политических ошибок, потеря престижности, угрызения совести, хула общественного мнения могли вызывать у германских правителей лишь сожаления, но они редко побуждали к миру и согласию. Ни один из германских властителей не стал бездомным и не замерз зимой до смерти, никого из них не нашли мертвым со ртом, набитым травой, никто из их жен и дочерей не был изнасилован, немногие, очень немногие, заразились чумой[696]. Вдосталь обеспеченные всем необходимым для спокойной жизни, за стенами дворцов и за столами, полными еды и питья, они могли позволить себе думать только о политике, а не о человеческих страданиях.

Собрание курфюрстов в Регенсбурге, состоявшееся в 1630 году, имело значение только для империи, поскольку проблемы, которые там решались, были далеки от Германии. И для обеих сторон главными были темы голландской войны и давней вражды между Бурбонами и Габсбургами.

Теперь, когда Фердинанд стал хозяином Германии, испанцы потребовали, чтобы он заставил князей помочь им покорить голландцев. Их не смущало то, что провалились все прежние попытки побудить к этому германских правителей. Взятки в виде пенсиона регулярно выплачивались курфюрстам Кёльна и Трира, герцогу Нойбурга, некоторым офицерам в армии, министрам при дворе в Вене, даже слугам Валленштейна, и все понапрасну[697]. Курфюрст Кёльна несколько раз выражал голландцам протест по поводу военных действий, проводившихся фактически на его землях, но Максимилиан запретил выступать против них даже тогда, когда близость голландских войск встревожила Тилли[698]. Более того, однажды курфюрсты попросили эрцгерцогиню Изабеллу снять все ограничения на голландскую торговлю на том основании, что независимо от отношений с Испанией Соединенные провинции формально входят в империю и должны пользоваться соответствующими привилегиями[699].