– Да ладно вам! Мутанты это. Дикие, степные. Обычное дело.

– На продажу? – уточнил Пошта.

– Да, вся партия сговорена уже. В Евпаторию повезу, там, вроде, на карьерах нужны, что ли. Не мое это дело.

– И часто вы таким подрабатываете?

– Чем – таким? – оскорбился машинист. – Ничего не «таким». Не людей же вожу! Людей Буйен никогда не брал, он против работорговли. А тут – скот.

– Ма-ама-а!!!

– Скот?! – в бешенстве переспросил профессор, ткнув в сторону теплушки. Жест был гневным и изобличающим. – Говорящий скот?!

– Не может быть. – Машинист побледнел. – Случайность.

– Откройте двери. Мы должны проверить. Вдруг ребенок человеческий. Тогда я его заберу. Могу даже купить. – Листоноша прикинул, хватит ли у него денег, и решил на этот счет не заморачиваться. – В конце концов, вы обязаны нам жизнью.

Машинист поскреб в бороде.

– Так не мои же… Я по накладной получил, по накладной передам. Хотите – с хозяином и разбирайтесь, мне репутацией рисковать нельзя.

М-да, ситуация. Проще всего было продолжить путь в Джанкой. Забыть обо всем. И… «И – что? Предать все возможные свои принципы? Ты же листоноша, ты должен защищать людей. Разумных людей. А этот ребенок… разумен ли он? И сможешь ли ты жить, так и не узнав это наверняка?»

– Мы поедем с вами в Евпаторию.

Никогда еще ни одно решение не давалось листоноше так легко и так тяжело одновременно. Он ставил под удар успех своего мероприятия – кто знает, чем закончится поездка в Евпаторию, и сможет ли в итоге Пошта привезти ценную флешку домой… Но он просто не мог поступить по-другому.

– Это называется «категорический императив», – улыбнулся профессор, заметивший внутреннюю борьбу. – Вы поступили правильно, юноша. Единственно верным образом.

* * *

Путь в Евпаторию занял всего несколько часов. Пошта вспомнил, как от Инкермана до Бахче-Сарая поезд полз чуть ли не два дня, и задумался: какие поручения по пути выполнял Буйен, в какие поселки заезжал, какие круги наворачивал? Нет, обвинять погибшего инженера в работорговле листоноша не собирался. Но вот так, по неведению, из вековечного принципа «моя хата с краю», можно натворить много не совсем красивых вещей. А то и – совсем некрасивых.

Поезд полз по однообразно-унылой местности. С одной стороны – выжженная солнцем степь, в которой даже мутанты не живут, разве что суслики какие-нибудь, с другой – море. Полоска песчаного пляжа, штиль, блики солнца на воде. Пошта и раньше бывал в этих краях, и никогда они ему не нравились. Однообразие утомляет, смущает душу неясной тоской; хочется то ли выть, то ли плакать, то ли стихи сочинять. Даже профессор, казалось, приуныл. В опасной близости от зараженного моря он был вынужден облачиться в защитный костюм и противогаз, и это не добавляло оптимизма.

О том, что будет дальше, Пошта старался не задумываться.

К удивлению его, в саму Евпаторию заезжать не стали – взяли в сторону и еще несколько часов тащились по бесплодной унылой равнине куда-то в сторону мыса Тарханкут. Завидев уцелевший маяк, Пошта убедился в своей правоте.

Даже до Катаклизма жизнь здесь была скудная и неинтересная. Правда, говорят, на самом Тарханкуте тогда было модно заниматься дайвингом… Да еще чуть в стороне оставались каменные гряды Атлеша, будто напластованные огромным ножом. Но здесь – только степь, соляные озера, выцветшее небо над головой и хрусткая трава под колесами уникального поезда, едущего без рельс.

– К маяку, – подтвердил мысли Пошты машинист. – Там условились с покупателем встретиться.

– Кто хоть покупатель?

– Да местный какой-то. Мое дело – маленькое: товар забрать, привезти, отдать. Плату взять за перевозку. Жить-то надо…

«Жить-то надо». Когда речь заходит о собственном благосостоянии, человек готов придумать оправдание любой подлости, любой мерзости. Листоноша заглянул в свою душу, обратился к жизненному опыту. Нет, он так не поступал. И приложит все усилия, чтобы не поступать так и впредь.

Маяк гордо высился на мысу – память о тех днях, когда по морю ходили корабли, когда вспышки света в ночи служили указателем. Сейчас башня пребывала в плачевном состоянии: она уже начала разваливаться, и чем ближе подъезжал поезд, тем яснее листоноша видел приметы разрушения. Маяк больше не работал. Незачем было.

Поселок, некогда обслуживающий маяк, тоже казался нежилым, разрушенным. Но когда поезд остановился в условленном месте, из тени уцелевших деревьев начали выходить люди. Пошта выпрыгнул из кабины.

Встречал поезд целый отряд оборванцев в старых защитных костюмах. Трудно даже предположить, что у них нашлись деньги на покупку мутантов. Заправляла всем, похоже, женщина – невысокая, коренастая, с резкими движениями и визгливым голосом. Она командовала оборванцами, держащими наготове колодки и цепи. И таким унынием веяло от этой картины, что не только листоношу проняло, но даже машинист, завидев покупателей, поморщился.

– Накладную! – потребовала женщина.

Машинист протянул ей пачку исписанных листов.

– Сколько голов?

– Ровно пятьдесят.

– Позвольте, мадам, – Пошта оттер машиниста в сторону. – У меня есть к вам деловое предложение.

– А ты что за хрен с бугра?

– Листоноша.

Женщина нетерпеливо передернула плечами.

– И? Что, письмо привез?

– Нет. Позвольте мне посмотреть на вашу… покупку.

– Это с какой еще радости?

Листоноша в растерянности оглянулся на профессора. Нет, Кайсанбек Аланович ему в переговорах не помощник. Он вряд ли сумеет опуститься до уровня дамочки и говорить на ее языке. Опять придется действовать самому.

– Любопытно. Может, захочу купить один экземпляр.

– Ну, смотри. Только не продам никого. Мы на это стадо год копили. Нам без них не прожить.

Наверное, это была правда. Поселение явно бедное, рабочих рук не хватает, еду добывать тяжело, море рядом. Они заплатили за полсотни рабов, точнее, «голов», и они не уступят ни одного, хоть в десять раз дороже переплати. Но Пошта все-таки надеялся хитростью или подкупом выманить ребенка. Если, конечно, он разумен.

– В сторону отойди, листоноша, и глазей, сколько хочешь. Только руками не трогай.

Он послушался. Экипаж поезда открыл двери теплушки, оборванцы тут же переместились поближе – началась выгрузка мутантов.

Пошта и раньше сталкивался с этими созданиями, поражаясь причудливости природы. Казалось бы, мутации должны идти куда-то в одну, продуктивную, сторону. Но зачем человеческому существу лишняя пара рук, еще можно предположить. А хвост? Или, например, чешуя? Кожа, висящая тяжелыми складками? Третий, слепой, сочащийся гноем глаз? Густая темная шерсть? Выступающая вперед нижняя челюсть с острыми, как у акулы, мелкими зубами?