— Он был красив. Настоящий естественный человек дзен-буддизма. С этим парнем можно было делать все, что хочешь.

— О чем ты? — спросила Мардж. — Что это значит — делать с ним все, что хочешь?

— Он был открыт. Он был там. Был. Когда я давал им название «Те, Кто Есть», я думал о нем.

— «Те, Кто Есть»? Что это значит?

Дитер вновь заметил ее.

— Он был удивителен. Каждую идею осуществлял на практике. Для него не было абсолютно никакого различия между мыслью и действием. — Дитер с хлопком соединил ладони и стиснул их так, что пальцы побелели. — Для него что мысль, что дело — все было одно. Невероятное чувство собственного достоинства. Все, во что он верил, он в точности претворял в жизнь.

Мардж поднесла руку к лицу и засмеялась:

— Ну и ну!

— Это точно — ну и ну! — кивнул Дитер.

Он с нежностью оглядел комнату.

— Ты должна знать, как здесь было в те времена. Мы не пили, не принимали наркотиков. Посуду за собой мыли в горном ручье, слушали птиц. Подлинная… чистота во всем. Так было, пока Кристина не спятила. А до того она была очень счастлива.

— Не знала, что счастье как-то фигурировало в вашем учении. Я думала, вам не полагалось думать в подобных категориях.

— Ничего не попишешь, — сказал Дитер, — мы были счастливы.

Он пригубил вино из кувшина и устремил на Мардж свой гималайский взгляд. Она понятия не имела, сколько он уже съел грибов. Казалось, они не оказывают на него никакого действия.

— Я прошел все реки, — сказал Дитер. — Как старатель. Познакомился со всеми гуру, подлинными и мнимыми. Фудзи. Афон, — перечислял он, загибая пальцы. — Но не устоял перед американской мечтой.

Мардж засмеялась.

— Ты не очень похож на человека, — сказала она, — который не устоял перед американской мечтой. Скорее наоборот.

— Вовсе нет. Когда я появился здесь, то был наивен. Верил во все эти старые сказки. Простодушие. Энергичность. Верил настолько, что какое-то время это было для меня непреложным. Кристина и я поднялись сюда — другие появились позже. Рэй и остальные. С нами происходили дивные вещи. Мы словно парили на крыльях, были в трансе.

Он громко и ничуть не смущаясь пустил газы.

— Затем мне пришло в голову, что, если я приму американские правила, — которых как следует не понимал, — если чуточку подтолкну, ускорю события, мы можем вырваться в нечто по-настоящему космическое. Земной мир разваливался. Никто не знал, что делает или чего он хочет. Огромное ухо прислушивалось. Ожидая что-то услышать.

Дитер закрыл глаза и сцепил ладони на макушке.

— Я сидел здесь и слушал мир! У меня было то, чего они, — движением подбородка он показал на мир внизу, — хотели. Было знание! И я подумал: небольшое усилие, небольшой толчок, что-то не совсем обычное — и лавина покатится. И кончил тем, что стал Доктором Дурманом.

Он открыл глаза и пожал плечами:

— Мир в жопе. Человек — сосуд скудельный.

— И все ушли вниз.

— Никто не запел вниз! — закричал Дитер. — Мы исчезли, не оставив следа. С тех пор нас никто не видел… Посмотри на Рэя. Он погряз в самурайских фантазиях — американского розлива. Ему надо быть Одиноким Рейнджером[93], великим десперадо[94]— в одиночку победить во всех эпических сражениях. — Дитер устало поднялся. — Может, идея и не слишком оригинальная, но тут он очень хорош.

С улицы вошел Кейджелл с охапкой растопки и сбросил ее у очага.

— Вечером сыграем в го? — спросил он отца.

— Посмотрим. Пойди разбуди Рэя.

— Он уже проснулся, — сказал Кейджелл. — Умывается. — Он повернулся к Мардж. — Сыграем в го?

— Извини, не помню, как в эти китайские шахматы играют.

— Мифы, — говорил Дитер. — Фантасмагории. Воздушные замки.

Вошел Хикс, вытирая полотенцем лицо.

— Все это было дерьмо, — заявил он. — Правда, Кейджелл?

— Дерьмо в противоположность чему? — спросил Дитер. — Если это было дерьмо, то что тогда было не дерьмо?

— Это был приход.

— Это было чувство ответственности. Не надо было откатываться с этого прихода.

— Что бы это ни было, мы так и не дошли до конца. А в таком деле «чуть» не считается.

— Мы, бывало, распевали песенку, — сказал Дитер, обращаясь к Мардж. — Послушай куплет:

Предлагать больше, чем могу дать,

я имею привычку дурную.

Но должен я больше, чем есть у меня, предлагать,

лишь тогда легко будет дать, что могу я.

— Малость посмеялись, и ладно, — сказал Хикс.

Сейчас он не смеялся. Он запустил руку в миску, достал гриб и чуточку откусил от синей шляпки.

Дитер поднял ладони вверх, как бы говоря, что ничего не понимает.

— Почему ты считаешь, что слишком поздно что-то сделать? — требовательно спросил он. — Может, еще не поздно. Послушай, ни к чему тебе эта мерзость, которую ты привез. Это тупик.

Он подошел к Хиксу и поднял было руки, словно желая положить ему на плечи, но в конце концов передумал.

— Оставайтесь, — сказал он повелительным тоном. — Оставайтесь оба. Сделаем еще попытку.

Хикс отвел глаза и еще откусил гриба.

— Слушай, — сказал Дитер, — мы есть, правильно? Последний осыпающийся оплот духа. Мир катится к вырождению и убийству. Мы должны обособиться, жить как на острове, подобно монахам девятого столетия. Вокруг нас новое Средневековье.

Он оглянулся через плечо и увидел Кейджелла, который стоял у очага и смотрел на него. Через мгновение мальчишка был снова на улице. Дитер продолжил:

— Мы должны укрепить наше дело, пока оно не погибло окончательно. Оно может больше никогда не возродиться.

— Забудь об этом, приятель, — сказал Хикс.

— Забыть? — изумленно спросил Дитер. — Ты шутишь. Кто может забыть такое?

— Я бы помог тебе, Дитер, но мне надо толкнуть сколько-то дури.

Дитер схватил за руку Мардж:

— Скажи ты ему.

Она помотала головой:

— Никто не купил мне гору, Дитер. Надо как-то жить, пропади оно все пропадом.