Что оставалось делать? Его превосходительство задремал, присев на скамью в первом купе.

- Туды ево, в клюз! – удивился дядька. – До обеда почивать изволили, и после тоже… Никак захворали?

- Старею просто, – зевая, пояснил Крыжановский. Про себя же удивился находящемуся рядом человеку, для которого процесс укладывания в постель маленького больного царевича важнее всех мировых событий.

- Ну, так здеся и легли бы, – предложил «дядька». - А пошто ж не лечь? Царевны не поехали, дома осталися, вагон пустой. Ложитеся, я дверку затворю, никто и не побеспокоит.

Сергея Ефимовича упрашивать не пришлось: он тут же лёг и, сквозь дрёму, услыхал зычный голос Распутина. Гришка пел и, что странно, слов при этом практически не коверкал:

Под колыбельную для Цесаревича уснул и Сергей Ефимович. Когда же он снова открыл глаза, рядом в купе сидели товарищи по приключениям – Циммер и Распутин.

- А что, старче, не совестно разве ребёнка обманывать? – приоткрыв один глаз, спросил Крыжановский. – Смотри-ка, какой ангел выискался!

- А, эвон ты про чё? – вспомнил Распутин. – Не-а, не ангел я, ан и не демон, как ты меня давеча назвал. Обычный мужик.

- Куда уж обычнее!

- Враки всё! Болтають людишки разное, рты-то им не затворишь, – насупился старец. – Молва, одним словом! А молва – она така, ведьма… Вот ты мово дружка Поливия видал, со Смоленского? А хто он таков, ведаешь?

Не открывая глаз, Крыжановский наморщил лоб.

- То-то! – уверенно щёлкнул в воздухе пальцами Григорий. – А Поливий, он кадысь жил во граде Пскове, то служил при мертвецкой, на окраине. Доброе дело людям делал: ежели чей-то покойник имел ужасный вид, в каком яво во гроб класть не следуеть – ну, там, утопленник разбухший, али по пьяне в молотилку угодивши – родня усопшего завсегда звала Поливия, а уж он за малую копеечку так мертвяка мог украсить, что тот пригожее живого смотрелси. Но, раз пошёл слух, будто Поливий трупы жрёть. Какой охламон такое выдумал – хто яво знаеть…

Услыхав этот рассказ, Павел Циммер громко поперхнулся. Распутин же по-своему понял его реакцию:

- Смиёсси, да? Поливий тоже сперва – хи-хи, да ха-ха, ан када земели ему красного петуха подпустили и спалили сарай, не до смеху стало. Собрал он манатки от греха, и в Петербург дёрнул. Тама стал тихо жить у кладбища, так молва яво сызнова отыскала. Таперича, брешуть, он пирожками с мертвечиной на базаре торгуеть. Вот так вот… Людска молва – енто страшная сила, ежели кого зацепить, так уж не выпустить. Мож, ангелом представить, а мож – демоном…

Своим баюканьем сибирский старец славился на всю Россию, поэтому последних слов Крыжановский уже не слышал, ибо спал сном праведника. Не проснулся он и тогда, когда в купе начал ломиться фон Дрентельн.

- Куды намылилси? – остановил флигель-адъютанта Распутин.

- Отойди, у меня срочное сообщение, – брезгливо скривился придворный – Их Императорские Величества вызывают господина действительного советника для объяснений, а я его уже битый час разыскиваю.

- Апосля, апосля, – душевно проворковал Распутин. – Не вишь, разве, тута все спять! Ну, ступай, ступай, милай… А Папе с Мамой скажешь – не нашёл никого, вот и вся недолга.

***

21 февраля 1913 года, день официальных торжеств по случаю трёхсотлетнего юбилея Дома Романовых.

Российская империя, Санкт-Петербург.

За время, прошедшее с памятных событий, Циммер лишь дважды побывал у себя в мастерской.

Первый раз – сразу после возвращения, озаботившись судьбой электрического зайца, кинулся на Галерную. Увы, зверь навсегда покинул прежнее жилище, оставив прощальное послание в виде чрезвычайной кучки экскрементов. Это послание Павел вначале счел более чем доходчивым знаком неудовольствия питомца по поводу того, что хозяин его бросил. По размышлении же инженер решил, что, скорее всего, имело место выражение не злобы, а заботы – вдруг ему, Павлу, тоже нечего кушать.

Второй раз в мастерскую Циммер поехал только спустя три недели – понадобились кое-какие вещи. Удивительно, но и на этот раз там его ждало послание, только иного рода: в почтовом ящике на двери оказалось письмо из Америки – столь ожидаемый ответ от мистера Теслы. После прочтения Циммер не пожелал расстаться с письмом кумира – все время носил конверт при себе, чтобы иногда отсесть в сторонку и в сотый раз перечитать, подумать…

Вот и теперь, когда клан Крыжановских собрался неподалёку от Мариинской больницы – в Регулярном саду, и всячески обихаживает выпущенного врачами на прогулку Фёдора Ипполитовича Щербатского, Павел прошёл несколько шагов по тропинке и вынул сложенный вдвое листок.

«Февраль 6, 1913.

Дорогой м-р Циммер!

Вы чрезвычайно порадовали меня своим письмом. Получив денежный перевод из Санкт-Петербурга, я очень удивился, потому что был твёрдо уверен: филиал в России давно перестал существовать. Дела мои в последнее время обстоят не лучшим образом. Стыд и растерянность перед навалившимися жизненными неприятностями не позволяли мне обнадеживать своих работников на другом конце света. Не имея возможности содержать в должном виде даже Нью-Йоркскую лабораторию, я замкнулся в себе и утратил интерес к делам людей. Все письма я игнорировал. К вашей чести, вы весьма остроумно разрешили затруднения филиала, и свои личные. Кроме того, оказали ощутимую поддержку мне. К огромному сожалению, хочу предупредить, что в мире электротехники в ближайшем будущем не предвидится улучшения – более того, ожидаются несравнимо худшие времена. В таких условиях я принял решение о закрытии филиала в Санкт-Петербурге, так как не нахожу возможности поддержать его морально и материально. Всё имущество и оборудование, находящиеся в нём, отныне объявляются ваше собственностью, и вы вправе назвать предприятие уже не моим, а своим именем. Кроме того, у меня для вас есть и другое предложение. Как вы посмотрите на перспективу перебраться в Новый Свет? Здесь мне очень бы пригодился талантливый помощник, который, кроме прочего, еще продемонстрировал отличное чутье в науке и жизни. Помните тот день в Праге? Я говорил о намерении перевернуть мир, и эта мысль всё ещё владеет мною. Мы могли бы попробовать вместе…

Памятуя о вашем возрасте, предположу, что у вас в России есть нежные привязанности, и вам станет трудно с ними расставаться. Но я прожил долгую жизнь, и уверяю: настоящий ученый посвящает науке все свои чувства без остатка. Либо, поделив их, уже не может дать науке всего, что от него требуется. Поэтому, решайтесь: быть может, сегодня в ваших руках сошлись нити вашей же судьбы, и только от вас зависит, какой она будет, дальнейшая жизнь. Это большая редкость и великая удача. Ловите же её, дитя!