Вошел седой мужчина с широким грустным лицом и оплывшими глазами. Это и был знаменитый Бенджамин Фрильби; усталым отеческим тоном он поговорил с подругами и пригласил их с Фредди к себе пообедать и потолковать на свободе о декорациях и костюмах. Элинор почувствовала большое облегчение оттого, что он был так мил и, видимо, утомлен, и подумала, что они с Эвелин в конце концов одеты гораздо лучше любой из этих нью-йоркских актрис. Мистер Фрильби поднял страшный шум, что нет света: что ж, они полагают, он станет репетировать в темноте? Режиссер с размеченной рукописью в руке бегал по всему театру, разыскивая электротехника, а еще кого-то послали звонить в контору театра. Мистер Фрильби шагал по сцене, дергался, кипятился и повторял: «Это чудовищно!» Когда появился наконец электротехник, вытирая рот тыльной стороной руки, и включил рампу и часть кулис, мистеру Фрильби потребовался стол, стул и настольная лампа. Нигде не могли найти ему стула по росту, и он кипятился, рвал на себе жесткие седые волосы и повторял: «Это чудовищно!» Наконец он устроился и сказал мистеру Стайну, долговязому режиссеру, который сел за стол рядом с ним:

– Мы начнем с первого действия, мистер Стайн. У всех есть роли?

Несколько артистов поднялись на сцену и стали на места, остальные разговаривали вполголоса. Мистер Фрильби зашикал на них и сказал: «Тише, детки мои, тише», и репетиция началась.

С этого дня пошла ужасная спешка. Элинор почти не спала. Театральный декоратор мистер Бриджмен, в мастерской у которого готовили декорации, придирался к каждой мелочи; оказалось, что писать декорации будут не они, а по их эскизам какой-то бледный молодой человек в очках, работавший в ее ателье, и что даже фамилии их будут стоять в программах только против костюмов, так как они не входят в Союз декораторов. Когда они не сражались в ателье с мистером Бриджменом, они рыскали в такси по всему городу с образцами материй. Им никак не удавалось лечь спать раньше четырех-пяти часов утра. Все были так раздражительны, и Элинор каждую неделю приходилось брать очередной чек у мисс Гилкрист прямо-таки с бою.

Когда костюмы в ранневикторианском стиле были наконец готовы и Элинор с Фредди и мистером Фрильби отправились посмотреть их в костюмерные мастерские, они оказались очень удачными, но костюмер наотрез отказался выдать их без чека, и нигде нельзя было найти мисс Гилкрист, и все носились за ней по всему городу в такси, и наконец поздним вечером мистер Фрильби решил оплатить их собственным чеком. Транспортное агентство доставило декорации к театру, но отказывалось выгружать их, пока ему не заплатят. А тут еще появился Бриджмен с претензией, что выданный ему чек вернули из банка с пометкой: не обеспечен вкладом, и у него с мистером Фрильби произошел крупный разговор в театральной кассе. В конце концов прикатила в такси Джозефина Гилкрист и привезла пятьсот долларов наличными для расплаты с мистером Бриджменом и транспортным агентством. При виде новеньких хрустящих оранжевых бумажек лица у всех просияли. И сразу атмосфера разрядилась.

Когда они убедились, что декорации вносят в театр, Элинор, Эвелин, Фредди Сарджент и Джозефина Гилкрист и мистер Фрильби все вместе пошли перекусить к «Бустаноби», и мистер Фрильби угостил всех бутылочкой-другой «Поля Роже», и Джозефина Гилкрист заявила, что она головой ручается, что пьеса будет иметь успех и что в редкой пьесе она была так уверена, Фредди сказал, что пьеса нравится театральным рабочим, а это хороший знак, а мистер Фрильби рассказал, что Айк Голд, мальчик-рассыльный от «Шуберта», забежав в театр, просидел всю репетицию, и слезы текли у него по щекам, но никто не знал, в каком театре они будут играть после недели в Гринвиче и недели в Хартфорде, и мистер Фрильби сказал, что наутро он первым долгом лично съездит потолковать об этом с Джи-Джи.

Заходили чикагские знакомые, которым хотелось попасть на генеральную репетицию. От этого Элинор чувствовала себя важной персоной, особенно когда ей позвонила по телефону Салли Эмерсон. Генеральную затянули до невозможности, половина декораций еще не была доставлена. Уэссекские крестьяне щеголяли в пиджаках, но все твердили, что плохая генеральная – это хороший знак. В день премьеры Элинор не успела даже поужинать и едва выкроила полчаса, чтобы переодеться к спектаклю. Она вся холодела от возбуждения. Она надеялась, что ее новое вечернее платье из тюля цвета шартрез, сшитое У Таппэ, будет ей к лицу, но ей некогда было особенно об этом беспокоиться. Она выпила чашку черного кофе, и ей казалось, что такси никогда не доберется до Верхнего города. Когда она вошла в театр, фойе было ярко освещено и полно цилиндров и декольтированных припудренных спин и бриллиантов и манто, и собравшиеся завсегдатаи премьер искали друг друга в толпе, кивали знакомым, сплетничали о присутствующих и все первое действие толпились в проходе. Элинор и Эвелин стояли застыв в дальнем уголке зала и перешептывались каждый раз, когда какой-нибудь костюм казался им особенно удачным, и сходились на том, что актеры все никуда не годятся и что хуже всех Фредди Сарджент. На вечеринке, которую устроила для них Салли Эмерсон в квартире своих друзей Кэри, все наперебой твердили, что декорации и костюмы превосходны и что пьеса должна иметь большой успех. Элинор и Эвелин были в центре внимания, но Элинор раздражало, что Эвелин не в меру пила и чересчур разошлась. Элинор познакомилась со множеством интересных людей и решила, что, во всяком случае, останется в Нью-Йорке. Пьесу сняли уже через две недели, и Элинор с Эвелин так и не получили с театра своих семисот пятидесяти долларов. Эвелин вернулась в Чикаго, а Элинор сняла квартиру на Восьмой стрит. Салли Эмерсон, уверовав в ее талант, убедила мужа дать Элинор тысячу долларов на открытие нового декоративного ателье в Нью-Йорке. Отец Эвелин Хэтчинс заболел, но Эвелин писала, что приедет при первой возможности.

Салли Эмерсон все лето гостила в Нью-Йорке, и Элинор постоянно выезжала с ней и познакомилась со множеством богатых семейств. Через Александра Парсонса она получила предложение отделать дом, который строил возле Грейт-Нэк Дж. Уорд Мурхауз. Миссис Мурхауз обошла вместе с ней не законченный еще дом. Это была поблекшая блондинка; она на все лады повторяла, что сама взялась бы за отделку дома, если бы не слабость после операции. После вторых родов она почти не встает с кровати, и она рассказала Элинор все подробности операции. Элинор терпеть не могла разговоров о женских болезнях и холодно кивала, время от времени роняя деловитые замечания про обстановку и обои, изредка делая заметки на клочке бумаги. Миссис Мурхауз пригласила ее позавтракать с ними в маленьком коттедже, который они занимали, пока дом отделывали. Этот маленький коттедж оказался поместительной постройкой в староголландском стиле и полон был японских собачек и горничных в плоеных фартучках под началом у дворецкого. Когда они проходили в столовую, до нее донесся из соседней комнаты мужской голос и запах сигары. За завтраком ее познакомили с мистером Мурхаузом и мистером Перри. Утром они вместе играли в гольф, а теперь говорили о Тампико и нефтяных фонтанах. После завтрака мистер Мурхауз предложил отвезти ее в город, и она рада была избавиться от миссис Мурхауз. До сих пор у нее не было случая высказать свои соображения по поводу отделки нового дома, но мистер Мурхауз закидал ее вопросами, и они вместе издевались над тем, как уродливо большинство людей отделывают свои дома, и Элинор подумала, как необычно встретить делового человека, который интересуется такими вопросами. Мистер Мурхауз предложил ей составить смету и принести к нему в контору. «В четверг не поздно?» Нет, четверг его устраивает, он свободен, и, если она ничего не имеет против, они могут позавтракать вместе.