ДОСЬЕ:

Генерал-полковник Георг Линдеман, в 1944-м — 60 лет. Кавалерист, герой Первой мировой войны. Убежденный сторонник нацистского режима. Лично предан Гитлеру.

ВОСПОМИНАНИЯ:

Басистов Юрий

До сих пор я помню одного пленного немца в чине унтер-офицера, с которым мы разговорились. Я хотел выяснить его настроение, что думает о войне, о доме. Он мне сказал: «Спасибо вам, господин офицер, за откровенность, но я хочу сказать, что вы неизбежно потерпите поражение. Я говорю это откровенно. Я понимаю, что нахожусь в вашей власти, и вы можете меня расстрелять». Я ему ответил, что мы пленных не расстреливаем и что время покажет, кто потерпит поражение.

Потом настроение немцев стало меняться. Они уже не говорили, что победят. Часто произносили на немецком «война — говно», говорили, что в Германии — бомбежки, жаловались, что родственникам дома голодно, по карточкам уже ничего не получить. В январе 1944 года нам пленные рассказали шутку, что в Германии проводится сбор стульев. Зачем? Да хотят прислать под Ленинград. Дескать, вы так долго там стоите, что можно и присесть. Еще пленные рассказывали о немецком фольклоре. Есть известная немецкая песенка, по-моему, из какой-то оперетты. «Эс гейт аллес фюр уберт, эс гейт аллес фюр бай, нах идем десембер комт видер айн май». В переводе: это правда — все в жизни проходит, и после каждого декабря приходит май. А солдаты ее переиначили и распевали так: все проходит, и хайль Гитлер, и его партия. Так постепенно менялось их настроение.

Мы начали осваивать заброску немецких пленных назад, в войска, с разными целями. Например, в 1943 году, после Сталинградской битвы, из Москвы пришло задание: переправить через линию фронта письма немецких генералов, которые попали в плен в Сталинграде. А как переправить? Ведь не пошлешь нашего офицера связи к генералу группы армий «Север»: «Вот вам письма от генерала, который у нас в плену сидит». Задание Москвы надо выполнить, и мы выбрали несколько пленных офицеров и спросили: «Вы согласны выполнить задание?» Добровольцы всегда находились.

К концу войны мы еще и антифашистские группы через линию фронта регулярно отправляли. Я помню, что последнюю такую группу забрасывали 2 мая 1945 года из Курляндии. Передавали ли они письма — точных данных нет, но есть косвенные свидетельства, что письма дошли. Что было дальше с этими людьми, обвинили ли их в предательстве, я не знаю.

В конце войны в Курляндии, в лагере, где размещались пленные Курляндской группировки, мы беседовали с немецкими генералами. Они очень охотно с нами разговаривали, охотнее простых солдат. Мы спросили: «Как вы относились к нашей пропаганде?» Командир одного корпуса ответил: «Вы нам с вашей пропагандой доставляли много головной боли, особенно в конце войны».

В 1943 году под Москвой создали национальный комитет «Свободная Германия». На каждый фронт послали представителя из пленных немцев, примкнувших к антифашистскому комитету. На Ленинградский фронт из Москвы приехал, в сопровождении, естественно, немецкий офицер Эрнст Келлер. Он представился нашему командованию, был у Жданова на беседе, а потом его приютил 7-й отдел политуправления. Келлер начал создавать актив в армиях и дивизиях. Он имел право от себя писать листовки, а мы их издавали. На листовках стояла его подпись: уполномоченный национального комитета такой-то. Я с ним очень часто выезжал на фронт. Это был честный и порядочный человек. Келлер не был ни коммунистом, ни социал-демократом, но и убежденным нацистом не стал. У нас он проникся идеологией социализма, — мы в лагерях военнопленных занимались пропагандой марксизма-ленинизма. Забавно, что марксизм-ленинизм на немецком жаргоне назывался марлен (Маркс и Ленин). В лагере немцы очень активно марлен изучали. Например, правнук Бисмарка, который попал к нам в плен, я его очень хорошо знал, стал коммунистом. Его мать — графиня, внучка Бисмарка, писала письмо Сталину: «Освободите моего сына. Он ведь правнук Бисмарка, тоже великого человека, как Вы». Эрнст Келлер после войны вернулся в Берлин и стал генеральным директором почты и телеграфа. Мы с ним были дружны до самой его смерти.