Но она его не слышала, она брила себе голову. В зеркале на белой коже медленно проступали цифры.

Эмма не могла поверить собственным глазам.

Она упала на колени, ища дрожащими руками фотографию седьмого ребенка.

Это была девочка. Девочка с короткими темными волосами, которой едва исполнилось два года.

Эмма закричала.

Потом посмотрела на Давида. Все эти годы под их волосами скрывалось одинаковое клеймо…

Они были одними из семерых детей, которые видели, как убивают их отца и мать, убивают в немыслимых пытках. А потом она оказалась у людей, которые ее не любили, которые в конце концов стали плохо с ней обращаться, держали в подвале или в комнате с запертыми дверями и закрытыми ставнями.

Оказалась у чужих людей.

Она стояла, пытаясь понять, как Артур мог так ее обмануть. Это было очень сложно… поверить в это… Нет! Артур не мог так поступить! Он занимался ею с самого детства!

Цифры. Дети. История убийцы. Бритые черепа.

Она кинулась на Давида, зажав в кулаке скальпель, а Палач уже поднимал здоровой рукой ружье.

Когда Эмма занесла над ним острый инструмент, Давид закрыл глаза.

Эмма резала путы, ее так трясло, что она задевала кожу на запястьях и бедрах Давида. Веревки ослабели. Давида уже ничто не удерживало у дерева, он упал на пол и схватился за раненую щиколотку.

Когда он поднял взгляд, то увидел направленное на них ружье.

– Круг замыкается, – сказал Дофр, держа палец на курке. – Перевернем последнюю страницу… Вы так много значили для меня! Вы носили в себе зерно Зла, которое я аккуратно посеял и которое только-только начинало прорастать! Вы были… моими детьми!

Не выпуская скальпеля из рук, Эмма двинулась в сторону Дофра. Вместо лица у нее было кровавое месиво. Она начала хохотать. Низкий смех поднимался из самых глубин ее существа.

– Двоих тебе не одолеть! В ружье только одна пуля! Одна-единственная пуля! Кого выберешь? Его или меня?

– Стой, где стоишь! Сучка! – заорал он, когда ей оставалось до него едва два метра.

Она остановилась и обратилась к Давиду:

– Прости меня, дорогой мой… Прости за все…

Она разрыдалась:

– Но я… я так тебя любила! Ты не представляешь, как сильно!

Потом она бросилась вперед, воздев в последнем рыке руки над головой.

Раздался выстрел.

– Не-е-е-ет! – крикнул Давид.

Эмму отбросило в сторону, и она упала головой в камин, отчего несколько поленьев вылетело на пол, а в воздух взвился целый ворох оранжевых искр и пепла. От горящих поленьев тотчас же занялся ковер.

Дофр еще раз нажал на курок, целясь в Давида.

Выстрела не последовало…

– Ах ты сучонок!

Давид, шатаясь, поднялся, лицо его было залито слезами и кровью.

Вокруг распространялся огонь.

Дофр бросил ружье и развернул кресло, но Давид вцепился в его спинку и, рыча, повалил на бок.

Палач оказался на полу, корчась, как червяк. Он пытался схватиться за колесо и подняться. Тогда Давид всем весом навалился ему на руку и заорал:

– Сдохни! Сдохни! Сдохни!

Дофр осклабился, глаза его налились кровью.

– Их никто не вернет! Никто! – крикнул он, пытаясь высвободить свою раздавленную ладонь.

В этот момент дуб за его спиной со страшным звуком треснул пополам, отчего весь дом заходил ходуном.

Казалось, шале разваливается на глазах.

Давид повернул голову. Эмма была целиком объята огнем. От запаха горелого мяса становилось невозможно дышать.

С трудом пробираясь сквозь клубы дыма, он подхватил свои вещи и быстро оделся.

Огонь подобрался к ногам Палача. Не в силах сдвинуться с места, тот смотрел на Давида, на губах у него выступила пена.

– Я не умру совсем! Я еще вернусь! Вернусь в твоих ночных кошмарах!

От жара у него начала вздуваться пузырями и лопаться кожа, стал плавиться протез. Снова раздался страшный треск умирающего дуба.

Красно-оранжевые языки пламени перекинулись из гостиной дальше и уже лизали коридор, огонь подбирался к комнатам.

Давид с трудом дотащился до входной двери.

В последний раз оглянулся на Палача-125, прежде чем бросить его умирать в огне.

Потом пошел к тропинке, сел и прислонился спиной к дереву.

Его мягко обволок снег. Он скрестил руки и втянул голову в куртку.

Ему никогда не дойти до дороги.

Огонь уже пожирал крышу, в небо уходили черные столбы дыма. Пламя охватило дуб по всей его высоте. Пласты белого снега вокруг дуба таяли, становясь похожими на грязную кашу. Перед глазами у Давида все плыло. В клубах дыма, поднимающегося от дуба свечой вверх, ему виделись лица мучеников. Нагромождения безглазых лиц с искривленными в крике ртами. Агонизирующих лиц. Десятки лиц. Они медленно таяли в сером небе.

Потом все исчезло.

Давид вспомнил всех, кого любил. Жену, дочь. Своих биологических родителей, которых знал только в страданиях.

Скоро он с ними встретится. Нужно лишь сидеть и ждать.

Год спустя

Когда автобус остановился, молодая женщина снова расправила листок, который сжимала в руках. Еще было не поздно вернуться, уехать обратно в Париж.

Нет. Нужно идти до конца и освободиться от боли. Она сложила листок с написанным на нем адресом и положила в карман.

Выйдя из автобуса, она подняла воротник куртки, быстро надела шапку и пошла по широким улицам Бреста[41]. Ледяной соленый океанский ветер холодил ее лицо.

Наконец показалось нужное здание. Длинный черный корабль, мраморный фасад, широкие затемненные окна. Женщина склонила голову, прочитала вывеску и решилась войти.

– Я ищу Давида Миллера, – сказала она у стойки регистрации.

Мужчина внимательно посмотрел на нее и ответил, что это невозможно. Миллер занят, а кроме персонала, в лабораторию никого не пускают.

– Это очень важно, – настаивала она. – Я приехала из Парижа.

– Вы его?..

– Подруга…

Короткая пауза.

– Зрелище не для слабонервных, вы же понимаете?

– Я видела хуже, – ответила она. – В сто раз хуже…

– В таком случае… Следуйте за мной.

Они спустились в подвал. Где-то шумела вентиляция. И стоял этот запах. Отвратительный запах антисептика.