В юго-западном направлении на горизонте поднималось облачко пыли… Миль десять? Пятнадцать? Быть может, даже дальше, но значить это могло только одно – всадники. А единственными всадниками, которые могли скакать по Хорнада дель Муэрто, были апачи.

Получается, они – я ни минуты не сомневался, что это шайка Мангаса, сгорающая от желания отомстить за смертельное оскорбление, нанесенное вождю и его дочери, и забывшая на время даже про свой рейд, – нашли мой след уже через несколько часов после бегства. Что ж, пусть себе скачут, ведь ни один из их мустангов не сравнится с моим маленьким арабом… Если тот не захромает, не падет от жары или не оступится на скользком камне…

Прямо на глазах облако разрасталось, и я повернул араба прочь от гряды Кристобаля, направив его на северо-восток с намерением держаться прямо перед ними и не дать преследователям шанса отрезать меня. Прикинув расстояние, я решил, что вполне успеваю достичь Дель-Норте.

Четыре часа мы не сбавляли хода. Пылевой шлейф преследователей стал уменьшаться и наконец исчез совсем. Но я понимал, что они здесь, идут по следу, и поэтому сбавил аллюр, только когда дневная жара сделалась невыносимой. Я был полумертв от усталости, голода и жажды, поэтому натянул поводья у первого клочка травы, встреченного с момента въезда в эту адскую пустыню. Зелень была жалкой, но арабчик уплетал ее за обе щеки – мне даже завидно стало.

Я отдал ему последнюю воду, успокаивая себя, что через час-другой мы должны найти источник, поскольку пустыня постепенно стала переходить в месу с чахлыми зарослями шалфея и червелистника, а на северном горизонте можно стало различить далекие горы. Я поскакал дальше, каждую милю оборачиваясь, чтобы бросить сквозь жаркое марево взгляд на юг, но в раскаленной пустоте не обнаруживалось никаких признаков движения. Потом с запада задул резкий горячий ветер, перешедший скоро в раскаленный поток воздуха, который крутил шары перекати-поля и вздымал песчаные вихри футов на двадцать ввысь. Страдая от жажды и усталости, мы около часа пробивались сквозь эту слепящую, жалящую стихию, и когда я начал уже отчаиваться найти воду, вышли к широкому руслу реки, по самому дну которого струился тоненький ручеек. Ослепленный пылевой бурей, я не заметил его, но малютку-араба нос не подвел: он радостно заржал и через мгновение мы оба уже жадно глотали прохладный нектар и плескались в нем в свое удовольствие.

Вы, может статься, не поверите, что от воды можно захмелеть. Ошибаетесь, поскольку именно это со мной и произошло: я нахлебался до такой степени, что ум начал отуманиваться, и столь присущие мне здравый смысл и осторожность приказали вдруг долго жить. Укрывшись под берегом от ветра, я провалился в забытье.

Спас меня араб. Я вскочил, недоумевая, где нахожусь и что это за шум. Обведя взглядом высохшее русло, я все вспомнил. Ветер стих, но это, скорее всего, было затишье перед бурей, поскольку по небу шли серые низкие тучи, и в воздухе царило какое-то неестественное, осязаемое, хоть щупай, спокойствие. Араб снова заржал, возбужденно стуча копытом, и когда я почти уже поднялся, откуда-то снизу по течению ручья до нас долетело слабое ответное ржание. Я кинулся к голове коня, зажав ему ноздри и поглаживая, а сам навострил уши. Так и есть – где-то за излучиной пересохшего русла слышался стук копыт. Выругавшись, я схватил поводья и стал карабкаться на берег, не обращая внимания на сыпящиеся из-под ног камни. Мы поднялись на равнину, но она была пуста. Не видно было ничего, кроме тощих кустарников и травы; на милю или две вперед тянулся подъем, а за ним начинались покрытые лесом предгорья.

Мигом прокрутив все в голове, я вскочил в седло, ударил коня пятками и понесся, как ветер. И вовремя. Не успели мы сделать трех скачков, как над головой у меня прожужжало что-то, словно гигантский шмель, а за спиной раздался леденящий душу вой. Я обернулся и увидел их. Индейцы вымахивали на берег реки ярдах в ста слева от меня – около дюжины ужасных фигур с повязками на головах и развевающимися волосами. Потрясая луками и копьями, краснокожие, завывая, словно демоны, бросились за мной.

Потеряй я еще полминуты на высохшем русле, и они накрыли бы меня. Даже теперь, когда я пригнул голову к гриве, а араб мчался со скоростью крысы, удирающей по канализационной трубе, все еще висело на волоске. Выпущенный из пращи камень просвистел совсем рядом (слава богу, этот парень не дотягивал в мастерстве до Раззявы), но мы уже набрали ход и через минуту оказались вне пределов досягаемости, весело стуча по месе копытами под аккомпанемент завываний дикарей, отдававшийся гулким эхом. Я кинул еще один взгляд: вперед вырвались четверо, они были достаточно близко ко мне, чтобы я узнал Железные Глаза, да и остальных, чуть-чуть от него поотставших. Апачи вскрикнули, подбадривая мустангов, но те, как я догадывался, уже много часов скакали без отдыха, тогда как мой араб был свеж как огурчик. Если он не поскользнется, мы уверенно оторвемся от преследователей. Я заставил себя глядеть вперед, видя промеж ушей коня ярдов на десять вперед. Мне удавалось маневрировать между низких зарослей, наблюдая, как поросшие деревьями ложбины предгорий становятся все ближе, и бросая время от времени взгляд назад. От индейцев меня отделал уже добрый фарлонг. И в этот миг лопнула уздечка.

Только что она была целехонька, а в следующую секунду в руках моих остался только жалкий обрывок. Я, должно быть, громко вскрикнул, а в следующий момент вцепился руками в гриву, держась изо всех сил. Сзади донесся выстрел и я пригнулся. Шансов, что в меня попадут, было мало, но, подняв голову, я заметил гораздо более страшную опасность, подстерегавшую меня впереди. На ровной тропе бояться было нечего, но среди каменистых овражков и поросших лесом склонов араб лишится преимущества в скорости. Коли дорога жизнь, необходимо было держаться открытой местности, но когда я готовился уже принять в сторону, то с ужасом понял, что опоздал: по обе стороны от меня в равнину вдавались языки леса. Мы влетели в горловину долины, поворачивать было поздно, оставалось только все дальше углубляться в капкан. Апачи издали победный клич.

Охваченный паникой, я мчался мимо каменистых овражков, куп берез и сосен. Стенки долины быстро сужались, и арабу пришлось замедлить шаг, преодолевая неровный грунт. Позади щелкали выстрелы, слышался зловещий свист стрел. Конь спотыкался на булыжниках, я выхватил револьвер и обернулся. Боже! Головной из преследователей был едва ли шагах в пятидесяти и яростно понукал мустанга, остальные трое гуськом тянулись за ним. Араб напрягся и прыгнул через ручей, заскользив на предательской глине. Кое-как он устоял на ногах, и я погнал его дальше.

По правому плечу разлилась вдруг тупая боль, а по лицу что-то хлестнуло. Краем глаза я заметил промелькнувшую оперенную стрелу. Мы проломились сквозь заросли низкого кустарника. Я покачнулся в седле, голова кружилась; петляя между невысоких красных стен долины, увенчанных лесом, мы влетели в поворот и оказались перед широкой каменистой россыпью, обрамляющей неглубокий поток. За ним виднелась могучая скала и густые поросли деревьев. Прохода между ними не было. Копыта араба скользили на валунах, я знал, что апачи наседают мне на пятки, в ушах звучал их боевой клич. Из-за раны в руке я не удержался и повалился на бок. В этот ужасный миг я узрел стоящего на скале, ярдах в двадцати, мужчину в замшевой куртке. Он как раз вскидывал к плечу приклад. Клуб дыма, треск выстрела, и я рухнул головой в ручей.