нарастать ускоренным темпом», что требует «ускорение темпа развития нашей промышленности»[1337].

«Форсированный характер нового курса, — по мнению Троцкого, — вырос из необходимости спасаться от последствий политики 1923–1928 годов. Hо все же коллективизация могла и должна была иметь более разумные темпы и более планомерные формы. Имея в руках власть и промышленность, бюрократия могла регулировать процесс коллективизации, не доводя страну до грани катастрофы. Можно было и надо было взять темпы, более отвечающие материальным и моральным ресурсам страны»[1338].

Проблема заключается в том, что процесс развития носит не логический, а органический характер, и перековать, любыми благоразумными и планомерными мерами, векового мелкого собственника в деятельного колхозника за 6 лет невозможно. Наоборот процесс шел в прямо противоположном направлении: «в деревне сейчас развитие капиталистических отношений и развитие товарных отношений, — отмечал в 1925 г. Сокольников, — идет еще гораздо более быстрым темпом, чем развитие кооперации»[1339]. Начало любой, даже плановой, умеренной коллективизации с 1923 года, в самом начале Восстановительного периода, означало ничто иное, как объявление войны крестьянству тогда, когда возможности одержать победу в этой войне у правительства не было.

Переход к форсированному темпу коллективизации задавался, прежде всего тем, что начало Великой Депрессии привело к резкому сжатию мирового товарного рынка, что вообще подрывало любые планы индустриализации. С этого времени коллективизация осуществлялась ударными темпами (Гр. 8).

Гр. 8. Количество коллективизированных крестьянских дворов, в млн. и крестьянских выступления, в тыс.[1340]

С 1930 года политика в отношении крестьянства стала носить ярко выраженный жесткий мобилизационный характер: денежная система оплаты труда в колхозах была вообще запрещена, в качестве денежных суррогатов стали использоваться трудодни, за которые полагалась выдача зерна. Но даже при выросшем количестве отработанных трудодней, для многих семей колхозников, их объем был значительно ниже уровня прожиточного минимума.

Кулаки были разделены на три категории: с первой Бухарин призывал «разговаривать языком свинца»[1341]. И количество расстрелов в 1930 году, по отношению к среднему за предшествующее пятилетие, скачкообразно выросло в 10 с лишним раз, достигнув 20 тыс. человек, а в 1931 г. — 10 тыс. человек, что превышало показатели времен гражданской войны[1342]. Для изоляции остальных, с 27 июня 1929 г. началось создание системы лагерей — будущего ГУЛАГа.

Вторая категория — потенциально опасных, подлежала выселению в отдаленные районы: кулацкая ссылка осуществлялась на основании постановления СНК РСФСР от 18 августа 1930 г. «О мероприятиях по проведению спецколонизации в Северном и Сибирских краях и Уральской области»[1343]. С февраля 1930 по декабрь 1931 г. было депортировано более 1 800 000 человек — всего 381 000 семей[1344], т. е. примерно 1,5 % крестьянских семей или около половины тех, кого относили к категории кулаков[1345].

На начальном этапе, отмечалось в официальных документах, наблюдалась высокая «смертность среди с/переселенцев… Имел место ряд самоубийств, увеличилась преступность… Вследствие недостаточного снабжения резко снизилась производительность труда, нормы выработки упали в отдельных ЛПХах до 25 %. Истощенные спецпереселенцы, не в состоянии выработать норму, а в соответствии с этим получают меньшее количество продовольствия и становятся вовсе нетрудоспособными. Отмечены случаи смерти от голода с/переселенцев на производстве и тут же после, возвращения с работ…»[1346].

Около трети всех «кулацких» хозяйств (200–250 тыс. семей) только в 1930–1931 гг. «самораскулачились» (наиболее действенной стал массовый забой скота так только за два месяца 1930 г. было забито почти 14 млн. голов скота или примерно 20 % всего его количества), распродали имущество и скрылись из деревни в города[1347]. Правительство трактовало эту тенденцию, как «массовый исход крестьян организованный врагами советской власти, контрреволюционерами и польскими агентами с целью антиколхозной пропаганды, в частности, и против советской власти вообще»[1348].

К концу 1932 г. количество таких переселенцев приблизилось к 12 млн. чел. Только в Москве и Ленинграде появилось 3,5 млн. мигрантов[1349]. Число «имеющих права» на продуктовую карточку с начала 1930 до конца 1932 гг. увеличилось с 26 до 40 млн. чел. Миграция превращала заводы в огромные становища кочевников. В донесениях властей указывалось, что «новоприбывшие из деревни могут вызвать негативные явления и развалить производство обилием прогульщиков, упадком рабочей дисциплины, хулиганством, увеличением брака, развитием преступности и алкоголизмом»[1350]. И действительно в городах «произошел всплеск уголовной преступности: убийств, разбоев, грабежей и злостного хулиганства»[1351].

И 27.12.1932 в СССР была введена паспортная система, в целях ограничения исхода крестьянства из деревень, «ликвидации социального паразитизма» и остановки «проникновения кулаков в города». Городская прописка определяла преимущества городского жителя: наличие продуктовой карточки, социального страхования, права на жилье.

Введение паспортов в России было не новостью. Еще Петр I в связи с резким увеличением налогового бремени на крестьян в 1724 г. ввел паспортную систему, лишившую возможность их свободного передвижения, без разрешения помещика. При этом крестьяне фактически теряли право искать у государства защиты от притеснений последнего.

Точно так же во времена Николая II «…новый закон о взыскании податей…прошел, но в него были внесены некоторые компромиссы, внесшие специфические черты в отношения к крестьянам, как к лицам, которых нужно третировать особым порядком», в основе его, отмечал С. Витте, лежал «Закон о паспортах, связывающий крестьянство по рукам и ногам…»[1352]

К этому времени «перегибы» на местах привели к началу «раскулачивания» середняков, что вызвало принятие 20.07.1931 постановления Политбюро о прекращении массового выселения кулаков, оставив возможность лишь «выселения в индивидуальном порядке». 25.06.1932 ЦИК СССР принял специальное постановление «О революционной законности» — о прекращении репрессий по «инициативе снизу».

В 1932 г. местным властям было запрещено обобществлять скот, и даже предписано помочь колхозникам в его обзаведении. «Если вы хотите укрепить артель, если вы хотите иметь массовое колхозное движение, которое должно охватить миллионы дворов, а не единицы и сотни, если вы этого хотите добиться, — вы при нынешних условиях, — пояснял Сталин, — должны обязательно учесть, кроме общих интересов колхозников, их личные интересы»[1353].

Голод

Однозначного объяснения причин Голода 1932–1933 гг. историки не могут дать до сих пор: «объективных экономических причин, делавших неизбежной смерть сотен тысяч и миллионов людей от голода, в то время, — отмечают этот факт Л. Гордон и Э. Клопов, — не существовало»[1354]. Действительно по официальным данным 1930-х годов валовый сбор зерновых в 1931 и 1932 гг. снизился, но всего в среднем на 5 % по отношению к 1928–1929 гг., а на душу населения на 7 % — с 470 до 440 кг.[1355], т. е. составил столько же, сколько в среднем за 5 лет дали 1908–1912 гг.