– Вы уверены относительно этого законопроекта? – перебил ее Стайнер.

– Да. – Она смотрела на него спокойно, подняв голову. – Если они закроют Бен–Гурион, это будет ужасно, тогда… – Она не договорила, но он прочел в ее взгляде то, что невозможно было выразить словами. Аномальные дети, его сын и ее ребенок будут убиты каким–нибудь научным безболезненным способом. Разве не это она хотела сказать?

– Продолжайте.

– Дети будут усыплены.

– То есть убиты, – чувствуя нарастающее негодование, уточнил Стайнер.

– Боже, как вы можете так говорить, словно вам это безразлично? – в ужасе уставилась на него миссис Эстергази.

– Господи, если в этом есть хоть доля правды… – начал он с горечью. Впрочем, на самом деле он не верил ей. Может, потому, что не хотел верить? Потому что это было слишком ужасно? Нет, потому что он не доверял ее подозрениям, ее чувству реальности. До нее просто дошли истерически искаженные слухи. Возможно, и существовал какой–нибудь законопроект, косвенно имеющий отношение к Бен–Гуриону и содержащимся там детям. Они – и аномальные дети, и их родители – всегда находились под определенной угрозой. В частности, предписывалась обязательная стерилизация и родителей, и их потомства в тех случаях, когда доказано существенное нарушение функции половых органов, особенно в результате превышающего норму гамма–облучения.

– Кто авторы этого проекта в Объединенных Нациях? – спросил Стайнер.

– Считается, что проект принадлежит перу шести членов комитета здравоохранения и соцобеспечения Метрополии. Вот их имена. – Она принялась писать. – Мы бы хотели, чтобы вы написали этим людям и попросили бы кого–нибудь из своих знакомых…

Стайнер едва слушал ее. Заплатив за флейту, он поблагодарил, взял сложенный листок бумаги и вышел из магазина.

Черт побери, и зачем он только зашел сюда! Неужели ей доставляет удовольствие рассказывать эти сказки? Неужели вокруг не хватает неприятностей, чтобы еще усугублять их бабьими россказнями! Да как она при этом еще может заниматься общественными делами?

И в то же время что–то еле слышно подсказывало ему: «Она может оказаться права. Такую возможность исключать нельзя». В смятении и страхе, вцепившись в ручки тяжелых чемоданов. Стайнер спешил к Бен–Гуриону и своему сыну, почти не обращая внимания на новые магазинчики.

Войдя в огромный солярий со стеклянным куполом, он сразу увидел молодую светловолосую мисс Милх в рабочем комбинезоне и сандалиях, заляпанных глиной и краской. Брови у нее были беспокойно нахмурены. Тряхнув головой и откинув с лица волосы, она подошла к Стайнеру.

– Привет, мистер Стайнер. Ну и денек у нас сегодня! Двое новеньких, и один из них – сущее наказание.

– Мисс Милх, – начал Стайнер, – я только что разговаривал с миссис Эстергази у нее в магазине…

– Она рассказала вам о предполагающемся законопроекте? – У мисс Милх был усталый вид. – Да, он существует. Энн получает с Земли самые подробные сведения, хотя, как ей это удается, я не знаю. Постарайтесь не проявлять при Манфреде своего волнения, если, конечно, возможно, он и так не в себе из–за этих новичков.

Она направилась из солярия по коридору к игровой комнате, где обычно проводил время его сын, но Стайнер, догнав, остановил ее.

– Что мы можем сделать относительно законопроекта? – Он поставил чемоданы на пол, и в руках у него остался лишь бумажный пакет, в который миссис Эстергази положила флейту.

– Не думаю, чтобы от нас что–нибудь зависело, – откликнулась мисс Милх. Не спеша она подошла к двери и открыла ее. Шум детских голосов оглушил их. – Естественно, руководство Нового Израиля и самого Израиля на Земле вместе с правительствами еще нескольких стран яростно возражают. Но все держится в тайне, как и само содержание законопроекта, все делается исподтишка, чтобы не вызывать паники. Вопрос слишком щекотливый. И истинное общественное мнение по этому вопросу никому не известно. – Ее усталый срывающийся голос затих, словно больше она не могла говорить. Однако потом мисс Милх будто воспрянула. – Я думаю, самое худшее, что они могут сделать, если закроют Бен–Гурион, так это отправить аномальных детей на Землю; надеюсь, они не дойдут до того, чтобы уничтожать их. – Она ласково похлопала его по плечу.

– В лагеря на Землю, – поспешно повторил за ней Стайнер.

– Пошли, найдем Манфреда, хорошо? По–моему, он знает, что вы должны сегодня приехать: он стоял у окна, хотя, конечно, он часто это делает.

– А вдруг они правы? – к собственному удивлению, неожиданно вырвалось у Стайнера. – К чему нужны дети, не умеющие разговаривать и жить среди людей?

Мисс Милх ничего не сказала и лишь взглянула на него.

– Он никогда не сможет найти работу – продолжал Стайнер. – Будет вечной обузой для общества, точно так же как и сейчас. Разве это не правда?

– Аутичные дети до сих пор ставят нас в тупик – ответила мисс Милх – тем, что они из себя представляют, каким образом такими становятся и как вдруг неожиданно, без всяких видимых причин начинают ускоренно интеллектуально развиваться по прошествии многих лет безуспешных попыток добиться от них реакции.

– Боюсь, в здравом рассудке я бы не стал выступать против этого законопроекта, – возразил Стайнер. – После того как первое потрясение миновало. Это целесообразно. Я считаю это целесообразным. – Голос у него дрогнул.

– Ну что ж, хорошо, что вы не сказали это Энн Эстергази, потому что она не оставила бы вас в покое: она бы убеждала вас до тех пор, пока вы не согласились бы с ее точкой зрения. – Воспитательница открыла дверь, ведшую в большую игровую комнату. – Манфред там, в углу.

«Кто бы мог сказать, глядя на него…» – подумал Стайнер, увидев своего сына. Большая голова красивой формы, вьющиеся волосы, приятные черты лица… Мальчик сидел, согнувшись над каким–то предметом, который держал в руках. По–настоящему симпатичный парень с огромными глазами, в которых мелькала то насмешка, то возбужденное веселье. И какая потрясающая координация движений! Как он бегал на цыпочках, словно танцуя под звуки какой–то неслышимой музыки, звучащей у него внутри.

«По сравнению с ним мы неуклюжи, – думал Стайнер. – Тяжеловесны. Ползаем, как улитки, а он танцует и прыгает, словно неподвластен силе притяжения. Может, он состоит из каких–нибудь других, новых атомов?»

– Привет, Манфред, – обратился Стайнер к сыну.

Мальчик не поднял головы и не проявил к нему никакого интереса, продолжая заниматься со своим предметом.

«Я напишу авторам законопроекта, что у меня содержится ребенок в этом лагере, – подумал Стайнер. – И что я согласен с ними».

Эта мысль испугала его. Она означала убийство Манфреда.

«Эти известия спровоцировали вспышку моей ненависти к нему. Я понимаю, почему обсуждения ведут в тайне, – могу поручиться, такую ненависть испытывают многие. Неосознанно».

– Не будет тебе флейты, Манфред – проговорил Стайнер. – Почему я должен дарить ее тебе? Тебя хоть на йоту она интересует? Нисколько. – Мальчик не проявлял никаких признаков того, что слышит отца. – Ничто, – добавил Стайнер. – Пустота.