Я с двумя товарищами оказался в открытом убежище, сооруженном из грязных досок. Русские построили его, чтобы установить пулемет. Мы сидели чуть ли не на трупах четырех иванов, убитых взрывом гранаты.

— Поразил их одним махом! — похвастался молодой солдат из «Великой Германии».

Зенитный огонь вынудил нас прикрыться трупами. В край блиндажа попал снаряд. Земля и доски попадали нам на головы. Попало в солдата, сжавшегося в комок между мною и мертвым русским. Он дернулся, а я собрался бежать. В блиндаж попал еще один снаряд, взрывом меня отбросило к противоположной стене. Я решил, что мне переломало ноги, и, боясь пошевелиться, лишь тоскливо звал на помощь. Брюки были разорваны, но на коже под ними ран вроде не наблюдалось.

Я вновь укрылся между трупами русских и упал на раненого солдата. Мы лежали рядом, наши головы касались друг друга, а вокруг сыпались осколки.

— Вся спина горит, — простонал он. — Скажи, чтобы принесли носилки.

Я бросил на него взгляд и закричал:

— Санитар!

Но два пулемета, стрелявшие рядом, заглушили мои крики. Здоровяк из «Великой Германии» призывал нас наступать:

— Давайте, ребята! Кое-кто уже добежал до цистерны с водой!

Я взглянул на раненого. Тот, схватив меня за рукав, глядел с мольбой в глазах. Я не знал, как объяснить ему, что ничем не могу помочь. Здоровяк выпрыгнул из убежища. Я резко отстранился и повернул голову. Раненый все еще звал меня, но я уже выскочил из блиндажа и со всех ног побежал за солдатом. Тот опередил меня метров на пятнадцать.

Я оказался с солдатами огневого взвода, которые лихорадочно устанавливали два зенитных орудия. Я как мог помогал им. Пехотинец с разбитым в кровь лицом сказал, что русские укрылись в центральной башне.

Ветеран, которого я только сейчас заметил, проревел:

— Ну теперь им капут!

Его лицо, покрытое слоем грязи, озарила яркая вспышка. Башню окутало дымом.

Русские не выдержали обстрела. Наши роты покончили с последними очагами сопротивления. Теперь слышались лишь отдельные выстрелы.

Мы бросились в развалины фабрики. Это была победа, но особой радости она не доставила. Не в силах прийти в себя, мы бродили среди развалин. Пехотинец не задумываясь поднял табличку, на которой что-то было написано кириллицей. Может, указатель, может, слово «туалет».

Город перешел в наши руки. Мы захватили триста раненых, а не менее двухсот солдат противника расстались с жизнью. На окраине города капитан Весрейдау выстроил свои роты и назначил перекличку. Мы недосчитались шестидесяти человек. Голену Грауэру выбило глаз. Собрав человек пятнадцать раненых, мы ждали, когда прибудут санитары. Было непросто разыскать воду. Пришлось опустить ведра в колодец в развалинах одной избы. Вода покрылась сажей. Раненые стонали от боли. Многие бредили.

Было ранено еще и семьдесят пять русских. Что было с ними делать? В принципе мы должны были оказать им помощь. Но приказы требовали от нас срочно воссоединиться с дивизией, как только мы закончим операцию. Так что русских раненых мы бросили, а наших погрузили на лафеты и тягачи, совсем не напоминавшие кареты «Скорой помощи».

Возникла проблема и с пленными. Их было пятьдесят. Наши машины были и так набиты до отказа.

Теоретически раненых и пленных должны везти машины с боеприпасами и горючим, по мере того как они освобождаются от груза. Но в дивизии уже и так было не меньше тысячи пленных. Что с ними делать? Немцы и русские вскарабкались на все, что в состоянии было двигаться.

Мы бросили последний взгляд на город. Над ним поднимался густой дым. В небе сгустились тучи. Вскоре дождем омоет могилы сорока немецких солдат, принесенных в жертву ради подавления очага вражеского сопротивления, который мы даже не стали удерживать. Мы готовились к очередной операции. Не потому, что нами двигало стремление к завоеванию. Просто нужно было прикрыть массу отступавших войск, которые отходили на западный берег Днепра.

Никто не улыбался. Мы знали, что наша победа никак не повлияет на исход войны. Надеялись лишь, что она имеет хоть какое-то стратегическое значение. А сами бои приносили только одно — невероятный страх и неизлечимые увечья.

Молодой светловолосый солдат, сидевший рядом с водителем машины, в которую набилось человек тридцать, начал играть на губной гармошке. В наших ушах, почти потерявших способность слышать, зазвучала красивая мелодия: «Мы с тобой, Лилли Марлен, мы с тобой, Лилли Марлен…» Медленная мелодия, наполненная тоской. Гальс слушал. Его рот был приоткрыт, но он молчал и лишь смотрел в пустоту.

Мы ехали в течение часа, то есть проделали километров пятьдесят. Наконец стемнело. Все мечтали остановиться и очиститься от грязи, покрывавшей нас с головы до пят. Все мы устали и хотели спать. Конечно, никто не отказался бы от удобной постели в теплых казармах, но нам подходило любое место, где можно растянуться и ни о чем не думать. Мы знали: стоит остановиться, как мы все бросимся на траву и тут же заснем.

Небо потемнело от туч. Началась гроза, пошел ливень. Мы раньше проклинали дождь, но теперь радовались ему: он смывал грязь с наших лиц. Вскоре на нас полились целые потоки воды: Провидение делало подарок и друзьям и врагам. Форма, наша, серо-зеленая, и русская, светло-коричневая, прилипла к телам. Мы смеялись друг над другом, как игроки двух команд, встретившиеся в душе после игры. Перестали даже испытывать ненависть и желание отомстить. Возобладала усталость.

Пришлось сооружать укрытие. Мы накрыли плечи и головы плащ-палатками. Почти никто не понимал русского языка, но мы смеялись и обменивались куревом: ганноверский табак на махорку из татарской степи. Мы хохотали и смеялись просто так, но при этом испытывали самую невероятную радость, доступную людям. Обмен табаком, дымок, вьющийся из-под плащ-палаток, отчего мы кашляли, смех без удержу — все это стало крохотным островком радости в море трагедий. Мы забыли разделявшую нас вражду, к нам снова вернулась способность наслаждаться жизнью.

Неожиданно мне пришла в голову страшная мысль. Неужели завтра нам надо будет застрелить наших русских спутников? Но это же невозможно. Не может быть, чтобы такое продолжалось и дальше.

Нас нагнал моторизованный полк, который также остановился посреди долины. На мотоциклах, прикрытых листвой деревьев, поблескивали дождевые капли.

Весрейдау направился к командиру полка. На мотоциклистах были длинные штормовки, защищавшие их от дождя. Однако все их вещи, необходимые для лагеря, находились в грузовиках провиантской колонны. Так что поспать им не пришлось.

Два солдата разносили еду: протухшую сосиску на каждого солдата и ломти хлеба — их надо было поделить на восьмерых. Пленным еды не полагалось: теоретически их должна была накормить дивизия. Мы хотели было отойти в сторонку и там расправиться с пищей, но приходилось сидеть всем вместе. Еду было невозможно скрыть. Русские не отрывали глаз от хлеба. Наконец, мы разломили его и отдали этим людям, которые еще несколько часов назад пытались нас убить.