— Куда же его несет-то, — недоумевал на мостике «Богатыря» Стемман, — ведь мы его, если он от своих оторвется, утопим за пять минут! Сейчас подойдем на пистолетный выстрел, изуродуем его артогнём и добьем минами…

— А вот сближаться на этот самый пистолетный выстрел я вам категорически запрещаю, — прервал уже набравшего воздуха для отдачи приказа Стеммана Руднев, — риск получить повреждения, из-за которых придется ставить «Богатыря» в док, перевешивает сомнительную славу от утопления этой древней калоши. У нас и так очередь в док как к модному дамскому парикмахеру — на два месяца вперед расписана. Через неделю выводим «Варяга», сразу на три недели «Рюрик» — очистка днища, слава богу, не нужна — медь, хотя и ее после зимних походов надо чинить, а еще ремонт, установка орудий и добронирование оконечностей котельным железом по ватерлинию обязательно. А затем еще по неделе на «Громобой» и «Россию» для того же, но по усеченной программе. Потом еще трофейный миноносец было бы неплохо загнать в док, как тот освободится, может, и его удастся восстановить. Тогда во Владивостоке появится хоть один нормальный контрминоносец. А ваш крейсер единственный, которому там делать пока нечего, вот давайте так это и оставим. Отворачивайте.

— Ну, Всеволод Федорович, ну ведь само в руки идет, — просительным тоном начал Стемман, но был прерван самым бесцеремонным образом…

Сближение не только позволило артиллеристам «Богатыря» капитально расковырять «Ицукусиму», но и дало возможность японцам достать, наконец, крейсер по серьезному.

Старый наводчик еще более старого орудия главного калибра на «Ицукусиме» в который раз за день проклинал судьбу, начальство и демонов со всех концов света. Его орудие прекрасно подходило для обучения кадетов, будущих артиллеристов главного калибра новых броненосцев. Оно было еще вполне адекватно и для обстрела берега, чем и должны были заняться корабли пятого боевого отряда при планируемой высадке десанта, к которой начинал готовиться японский флот. Но для морского боя с современным крейсером оно никак не годилось. А ведь был же план перевооружить все три старых крейсера новыми восьмидюймовками Армстронга… Будь сейчас в общем залпе три таких орудия — «Богатырь» бы вообще не рискнул связываться со стариками, но, к счастью для русских, все средства были вложены в покупку новых кораблей и модернизацию армии. В очередной раз выругавшись, старик (по меркам молодого японского флота — за сорок, уже старик) сверхсрочник рванул на себя шнур, производящий выстрел. «Ицукусиму» в очередной раз некстати подбросило на волне в тот самый момент, когда снаряд покидал ствол орудия. И лег бы он, как было ему предначертано богами артиллерии и баллистики, с перелетом в милю, а то и больше, не попадись ему на пути грузовая стрела грот-мачты «Богатыря». Через три минуты снаряд с «Богатыря», разорвавшись на барбете орудия главного калибра «Ицукусимы», поставил точку в его длительной и не слишком успешной карьере. Многотонный ствол орудия немного подбросило, он искорежил и намертво заклинил механизмы наводки и откатники.

На «Богатыре» взрывом снаряда весом в пяток сотен килограмм сорвало и подбросило вверх многотонную стрелу и сбило стеньгу грот-мачты. Если стрела, медленно и величественно кувыркнувшись под оторопелыми взглядами русских моряков, безвредно упала за борт, то десятиметровая стеньга рухнула поперек палубы, попутно придавив 75-миллиметровое орудие, к счастью, без расчета. Стальной дождь прошелся по всей корме крейсера, проредил расчет правого шестидюймового орудия, стоящего на верней палубе и изрядно изрешетил последнюю трубу. Весь крейсер водоизмещением в 6000 тонн содрогнулся, находившимся во внутренних отсеках показалось, что исполинская рука схватила его за мачту и как следует встряхнула. Через десяток секунд 120-мм снаряд разорвался на мостике «Богатыря», окатив боевую рубку градом мелких осколков. Не будь амбразура рубки, исходя из печального опыта «Варяга», заужена до трех дюймов, внутри нее сейчас перебило бы половину личного состава, что неоднократно случалось в ту войну. Но и более узкой амбразуры хватило, чтобы в рубке рулевой упал с пробитой грудью, а штурман схватился за левую руку. В полосе котельного железа, которым за неимением тонкой брони заблиндировали амбразуру, позже нашли два десятка застрявших осколков. После отправки отчета об этом инциденте в Петербург появился шанс, что и рубки на всех остальных кораблях русского флота тоже будут доработаны подобным образом.

Поведение Руднева и Стеммана сейчас было диаметрально противоположенным — если Руднев рычал и матерился, то Стемман был абсолютно невозмутим и спокоен. Позже, во Владивостоке, младший штурман «Богатыря» Бутаков долго пытался доказать в компании офицеров, что явственно слышал, будто Руднев кричал что-то про «котенка, к которому приходит песец»… Естественно, что ему никто не поверил, и господа офицеры, сами не дураки поругаться, дружно высмеяли эту «прикладную зоологию».

Руднев успел набрать воздух, чтобы проорать приказ «затоптать эту гадскую груду японского допотопного металлолома в воду по самый клотик», но Стемман успел первым.

— Всеволод Федорович, пожалуй, вы были абсолютно правы, — спокойно и невозмутимо, даже как-то с ленцой произнес Стемман, как-будто вокруг него не разрывались снаряды, а на рострах не разгорался пожар, вызванный очередным попаданием невесть как прилетевшего с «Хасидате» снаряда, — утопление этого антиквариата не стоит риска повреждения «Богатыря». К тому же я думаю, что головной получил достаточно, чтобы больше беспокоиться о своем выживании, чем о преследовании нашего транспорта. Прикажете снова разорвать дистанцию до пятидесяти кабельтовых?

Руднев медленно выдохнул, вдохнул снова и, слегка успокоившись, произнес:

— Да. Отрывайтесь, и давайте спокойно, без лишнего азарта, с дальней дистанции попробуем еще раз объяснить нашим японским коллегам, что вдвоем им лучше не пытаться нас преследовать. Если опять полезут — тогда еще раз пойдем им навстречу, но терпеть их огонь сейчас, когда поотставшая пара вышла из тени флагмана, нам и правда ни к чему. К повороту. И, Александр Федорович — спасибо, что не дали мне поддаться азарту.

— «Лена» поворачивает на нас! — Неожиданно донесся тихий крик сигнальщика, который, как-то кривовато привалившись к броне, продолжал наблюдать за горизонтом в бинокль через щели рубки. После боя он доплелся в лазарет, зажимая проникающую рану в боку и шатаясь от изрядной кровопотери. На вопрос лекаря: «Голубчик, что же ты раньше не пришел-то?» почти теряющий сознание матрос ответил: «Да неудобно было оставить пост во время боя».

Позже, во Владивостоке, при разборе выхода в море командир «Лены» лейтенант Рейн пытался убедить Руднева, что он близко к сердцу принял впечатляющий взрыв, имевший быть место, как ему показалось, на корме «Богатыря» и последовавший за этим пожар. Но Руднев, безжалостно разложив по косточкам его поведение, показал, что на самом деле лейтенанту наскучило просто конвоировать пленный транспорт. Он пошел на прямое нарушение приказа «в бой не ввязываться», предпочел «не разглядеть за дымом» поднятый на фок-мачте «Богатыря» приказ «вернуться к охраняемому транспорту», и нагло пристроившись в кильватер крейсеру, открыл огонь из своих 120-миллиметровок с предельной для тех дистанции. Действия «Лены» окончательно утвердили Катаоку в мнении, что после того, как соотношение сил изменилась с «три к одному» на «два на два», преследование лучше прекратить до подхода поотставшего «Чиен-Иена». В результате командир «Лены» был жестоко наказан — его перевели из временных командиров «Лены» в постоянные. Кроме того, Руднев отправил в Петербург представление на повышение этого, по его выражению, «долбаного Нельсона»[63]в чине до капитана второго ранга. Позже в кругу офицеров Владивостока стало ходить высказывание контр-адмирала по этому поводу — «любой, выполнивший мой приказ и уклонившийся от боя заслуживает меньше моего уважения и поддержки, чем тот, кто, нарушив таковой, в бой ввязался и победил».