Затем последовало ожидание, поскольку мы медленно спускались с высоты в несколько сотен метров на просторы казахской степи. Как раз тогда, когда, казалось, что все уже налаживается, мое кресло дернулось, резко приподнявшись примерно на 30 сантиметров от днища капсулы. Амортизирующее устройство немного смягчило удар. У каждого члена экипажа есть свое собственное кресло, подогнанное под размеры его тела. Мое кресло было отлито около двух лет назад на подмосковном заводе «Энергия». Во время этой процедуры вы надеваете длинное белье белого цвета, чтобы закрыть всю кожу, затем при помощи крана вас опускают вниз, во влажный гипс. Как только он затвердеет, вас вытаскивают и – вуаля! – форма для сиденья, созданная специально для вашего тела, готова. Когда российские техники заканчивают изготовление кресла, они вручную вырезают дополнительное пространство над верхней частью шлема, каждую частичку которого я использовал. На Земле я вписываюсь в кресло без проблем, но после 200 дней в космосе я подрос на несколько сантиметров, и моя голова начала упираться в верхнюю часть обивки сиденья.

До удара в кабине не было слишком много места. Мы были в громоздких и неудобных скафандрах, втиснутые в кресла размером примерно с переднее сиденье автомобиля, каждый свободный сантиметр пространства был занят оборудованием. Ударом меня подняло вверх так, что моя ступня оказалась между лицом и панелью управления. Правая рука была прижата к стенке капсулы. Колени уперлись в грудную клетку – нельзя было вытянуть ноги, им мешала стенка капсулы. Я был так хорошо привязан, что не мог шевельнуться. В правой руке был джойстик, который ничем не управлял, но его присутствие давало первобытное утешение от мысли, что у меня есть некоторое подобие контроля, а на коленях лежал перечень проверочных операций. Я подумал про себя: «Как хорошо, что у меня нет клаустрофобии, но если бы в моей жизни был повод для паники, то сейчас было самое время». Я решил, что было два варианта: а) паниковать, но в этом случае я буду привязан, не получится двигаться, и сделать ничего не смогу, или б) не паниковать, и в этом случае я буду привязан, не смогу двигаться и абсолютно ничего с этим поделать не смогу. И я выбрал вариант б).

Последние несколько минут перед приземлением прошли в тихом ожидании. Руки лежали на контрольном списке, который я прижимал к груди. Контролировать дыхание. Следить за тем, чтобы язык не торчал между зубами, потому что я не хотел бы, чтобы при ударе он был укорочен вдвое. Смотреть на высотомер, но не доверять его показаниям, потому что он может иметь погрешность в несколько сотен метров. Больше ничего для нашего командира Антона мы бы не смогли сделать; мы беспомощно плыли под парашютом, ожидая приземления. Российские ВВС уже ждали нас на своих вертолетах Ми-8; они получили визуальный сигнал очень рано, вызывая нашу высоту по радио.

А потом все произошло внезапно и сразу. Громкий звук, взрыв, сильный грохот, который, казалось, отскакивал от моего сиденья и резко уходил в сторону. На дне капсулы «Союза» есть так называемые «ракеты мягкой посадки», которые отстреливаются за долю секунды до столкновения капсулы с поверхностью Земли, но я предлагаю переименовать их в «ракеты менее аварийной посадки», потому что «авария» – это именно то, что они заставляют почувствовать. Я представляю, как автомобиль врезается в телефонный столб рядом с вами, вот на что примерно будет похожа посадка «Союза». Но сочетание удобных сидений, подобранных по форме тела, ракет мягкой посадки и амортизаторов в креслах сделало посадку совершенно безопасной. Мы отделались несколькими небольшими ушибами. Вскоре после того, как приземлились и повернулись на 360 градусов, вернувшись в вертикальное положение, кто-то из нашей команды спросил: «Мы живы?» Мы втроем взялись за руки – мы выжили и вернулись на нашу родную планету!

Выход из космического шаттла был некоторым образом похож на выход из «Союза». У меня как у пилота «Индевора» было много задач, которые нужно было выполнить сразу после посадки: провести подробную проверку системы управления полетом и гидравлической системы, отключить двигатели и т. д. Это означало, что я был последним, кто выбирался из шаттла. Это стало тенденцией; пять лет спустя я тоже был последним, кто вышел из «Союза». И сейчас, когда я нахожусь в переполненной машине или самолете, я, как правило, всегда выхожу последним.

Запуск в космос, ускорение от 0 до 282 000 км/ч, полет на ракете, извергающей пламя, дрожащей, ревущей и вдавливающей вас в кресло во время восьмиминутного полета на орбиту – это потрясающий опыт, не похожий ни на что на Земле. Но возращение на землю, замедление от 282 000 км/ч до нуля, еще более удивительно. Многие страны запустили ракеты в космос, но лишь немногие успешно доставили людей оттуда домой, и на это есть причина. Обратный вход в атмосферу – трудный процесс. Это невероятный, но опасный опыт. И если когда-нибудь у вас появится шанс сделать это, и вы почувствуете, что умрете, поверьте мне, этого не случится, все закончится хорошо…

Хотя попасть в космос – с ускорением от 0 до 282 000 км/ч – невероятно трудная задача, вернуться домой из космоса – с замедлением от 282 000 км/ч до нуля – задача еще более трудная. Технические особенности тепловой защиты, контроль высоты, управления и навигации делают возвращение на Землю очень сложным процессом. Я знал об этом еще до того, как отправился в космос, по крайней мере, о технических аспектах. Но я также был обеспокоен предстоящими мне физиологическими и духовными изменениями. Как мое тело приспособится к гравитации? Буду ли я скучать по космосу? Буду ли я чувствовать себя не в своей тарелке в мирской повседневной жизни после возвышенного опыта космоса? Буду ли я рассеянно ронять вещи, забыв, что они уже не плавают в невесомости?

Мой первый космический полет продлился две недели. Но это было достаточно долго, чтобы оказать воздействие на экипаж: у всех появились головокружение и ощущение тяжести. Адаптация к гравитации началась, когда мы еще только наполовину вошли в плотные слои атмосферы.

Замедляясь до скорости в 20 Махов (в двадцать раз больше скорости звука, или около шести с половиной км/с), шаттл получал значительное ускорение от атмосферы, с силой врезавшейся в тепловой щит «Индевора». В результате мы снова начали чувствовать свой вес, и вместе с этим вестибулярный аппарат мозга начал спрашивать: «Что, черт возьми, здесь происходит?» Возможно, он был менее вежлив, потому что то, что происходило, было очень дезориентирующим!

Один из уроков, который преподали нам астронавты, уже летавшие в космос, заключался в применении методики быстрой адаптации к гравитации, чтобы избежать головокружения при посадке. Во время фазы повторного входа в атмосферу, после того как сила тяжести уже начала действовать, но примерно за двадцать минут до приземления, Замбо и я начали медленно вращать наши головы вверх-вниз, влево-вправо. Таким образом мы заставляли наш мозг привыкать к «новому» ощущению гравитации в нескольких плоскостях. Вращения ускоряли адаптацию. Поскольку на борту было два пилота, было важно, чтобы мы оба смогли посадить шаттл, будучи минимально дезориентированными. Я уверен, что со стороны это выглядело странно, мы оба кивали и качали головами, но не беспокоились о том, чтобы выглядеть круто, мы хотели быть готовыми к посадке. У меня это получилось. У меня не было никаких проблем с дезориентацией, и, принимая во внимание наше идеальное приземление, думаю, что у Замбо тоже. Некоторые из наших товарищей испытывали проблемы с дезориентацией после приземления, и мне интересно, если бы они делали упражнения, которые я описал выше, помогло бы им это или нет.