Было ясно, что Гитлер не намерен позволить втянуть себя в попытки разрешения кризиса парламентскими методами. Если он согласится взяться за формирование кабинета, то это должен быть президентский кабинет, наподобие моего. Это был шаг, на который Гинденбург еще не мог пойти, и создавшаяся тогда ситуация косвенно проливает интересный свет на утверждение прокурора в Нюрнберге о том, что Гитлер был приглашен принять участие в этих переговорах потому, что я «настойчиво рекомендовал президенту сделать канцлером Гитлера». На самом же деле к 26 ноября Гинденбург оказался перед необходимостью создания нового президентского кабинета, основной проблемой которого стало бы управление государством при наличии совершенно неработоспособного парламента.

Таково было положение, когда Гинденбург попросил меня и Шлейхера навестить его вечером 1 декабря. Результаты нашего совещания оказали решающее влияние на последующие события. Президент сначала попросил меня высказать свои соображения по поводу наших дальнейших действий. Я коротко описал ему подробности двух наших безуспешных попыток привлечь к участию в президентском кабинете представителей национал-социалистической партии. Гитлер отверг предложения войти в коалицию с другими политическими партиями для создания правительства, опирающегося на парламентское большинство. Теперь, когда эту возможность можно было исключить из рассмотрения, единственным условием, при котором Гитлер был согласен взять на себя ответственность, оставалось назначение его главой нового президентского кабинета, не зависящего от поддержки партий и не связанного с ними как-то иначе. В связи с этим возникал вопрос – изменилось ли что-нибудь в ситуации с 13 августа, когда президент еще не был согласен рассмотреть такое решение. Мне казалось, что у него не было с тех пор оснований изменить свое отношение к данному вопросу. Разнузданное поведение членов нацистской партии за прошедшие с тех пор месяцы давало все основания усомниться в наличии у Гитлера качеств серьезного государственного деятеля. Если президент до сих пор не изменил своей оценки ситуации, с которой мы со Шлейхером были согласны, то не возникало ни малейших сомнений в том, что в стране существовало критическое положение, требовавшее применения чрезвычайных мер. Возникли обстоятельства, не предусмотренные веймарской конституцией.

Поэтому я предложил, чтобы мое правительство продолжило еще некоторое время выполнять свои обязанности. Мы будем выполнять нашу экономическую программу и проведем экстренные переговоры с земельными парламентами по вопросу изменения конституции. Не было никаких оснований надеяться на то, что новоизбранный рейхстаг не поведет себя в точности так, как и предыдущий. Если парламент будет препятствовать работе правительства, то оно должно будет в течение короткого времени обойтись вовсе без его участия в управлении. Тем временем предлагаемые нами конституционные поправки следовало вынести на референдум или представить для одобрения нового национального собрания. Я понимал, что подобная процедура потребует нарушения президентом действовавшей в тот момент конституции.

Положение было настолько серьезным, что я пришел к выводу: президент поступит оправданно, если поставит благополучие нации выше своей присяги на верность конституции. Я сказал ему, что понимаю, насколько трудным будет такое решение для человека, который всегда ставил выполнение данного слова превыше всего остального, но напомнил, как сам Бисмарк однажды счел необходимым посоветовать прусскому монарху нарушить конституцию для блага своей страны. Как только необходимые реформы будут вотированы, станет возможно передать обязанности по выработке законодательства новому парламенту.

После этого пришел черед высказать свое мнение Шлейхеру. Он сказал, что у него есть план, выполнение которого может избавить президента от необходимости совершить этот последний отчаянный шаг. Если он сам возглавит правительство, то надеется вызвать в национал-социалистической партии раскол, который позволит создать в нынешнем рейхстаге парламентское большинство. Потом Шлейхер дал подробные объяснения по поводу существующих в нацистском движении разногласий, которые делали более чем вероятным, что он сможет получить поддержку Георга Штрассера и еще примерно шестидесяти нацистских депутатов рейхстага. Самому Штрассеру и еще одному или двум из его ближайших сторонников будут предложены посты в правительстве, которое будет опираться на поддержку профессиональных союзов, социал-демократов и буржуазных партий. Это позволит создать большинство, которое сможет провести через рейхстаг экономическую и социальную программы правительства Папена.

Здесь вмешался я и высказал самые серьезные сомнения в осуществимости этого плана. Мне казалось крайне маловероятным, что левое крыло нацистской партии может отколоться, поскольку все члены партии приносили личную клятву верности Гитлеру. Однако контакты Шлейхера с нацистами были значительно более тесными, чем мои, и он был, вероятно, прав в своих предположениях. В любом случае подобный эксперимент провести стоило. Главные же мои возражения были более основательны. Начиная с 1 июня президент не прекращал поисков средства, способного предотвратить крах парламентской системы. Независимый кабинет был создан для разработки плана реформ, которые должны были обеспечить лучшие отношения между администрацией и парламентом. Реализация плана Шлейхера будет означать отказ от такой линии поведения. Даже если Шлейхер добьется большинства в парламенте, это большинство не может оказаться достаточно сильным, чтобы провести основные реформы, а потому предлагаемое им решение – не только временное, но просто неудовлетворительное.

Президент сидел молча, очень внимательно выслушивая наши аргументы. Он должен был принять сейчас одно из самых важных решений в своей долгой жизни. Он не вмешивался в нашу дискуссию, но после того, как мы оба закончили изложение своих взглядов, помолчал секунду, поднялся на ноги и объявил: «Я намерен последовать предложению господина фон Папена. – Потом повернулся ко мне и добавил: – Господин рейхсканцлер, я прошу вас немедленно приступить к проведению консультаций, необходимых для формирования правительства, которому я поручу исполнение вашего плана».

Шлейхер был просто ошеломлен. Он явно не ожидал, что старый фельдмаршал может решиться взвалить на свои широкие плечи груз ответственности за нарушение конституции. Когда мы уходили, я в последний раз попытался со Шлейхером объясниться: «Я хорошо понимаю, почему вы хотите взять бразды правления в свои руки после того, как так долго направляли деятельность правительства из-за кулис. Но у меня имеются весьма серьезные сомнения в целесообразности предложенного вами плана. Не лучше ли будет решить этот вопрос раз и навсегда, изменив конституцию, чем прибегать к очередным временным мерам? Я в течение шести месяцев обещал народу, что будет найдено окончательное решение экономических проблем. Мы, добавлю – с вашего согласия, поставили на карту престиж самого президента, зависящий теперь от нашей способности решить этот вопрос. Наверняка мы не имеем права рисковать авторитетом президента – единственным фактором стабильности в государстве, при том беспорядке, который последует за введением очередных временных мер.

Я готов передать вам пост канцлера, если вы будете исполнять пожелания президента. В любом случае это будет, по всей вероятности, наилучшим выходом из положения, поскольку в самом крайнем случае в вашем распоряжении всегда есть армия. Вопрос заключается не в личностях, а в необходимости немедленных действий. Я по-прежнему считаю, что будет удобнее на несколько месяцев оставить во главе всех дел меня, – до того момента, когда будут приняты конституционные поправки и восстановится нормальная парламентская жизнь. Я стал настолько противоречивой фигурой, что могу позволить себе взять на себя дополнительную ношу, приняв всю ответственность за то, что совершенно необходимо сделать. После этого я уйду в отставку, а вы сможете возглавить правительство, имея все основания надеяться на удачное начало».