А Загорка как увидела хозяйку, так и запищала:

– Матушка госпожа милая, защити! Я бы никогда тебе зла не сделала! Я не дала бы тебе настой отравленный. Это все Голица противная, для нее все поганой!

Мирина так и замерла на лестнице. Тут уж и Добрыня к Загорке шагнул, тряхнул ее сильно:

– А ну говори! Скажешь сама, мучить не станем! Но если умолчишь… Страшно умрешь, люто! Весь Киев на лобном месте твою кончину наблюдать будет!

Загорка только завыла пуще прежнего. Озару даже пришлось ее успокаивать. И та призналась, поникшая и смирившаяся.

Оказалось, что вчера она подслушивала – как и часто ранее – под дверью госпожи. И узнала, что Голица надумала женить своего сына Бивоя. Мирина, добрая и великодушная, сразу сказала: Загорку за него отдам, хорошее приданое ей справлю. У горничной даже сердце зашлось: вот оно, счастье! – подумала. Но кухарка давай Загорку поносить да оскорблять: дескать, и мать ее от барана понесла, и боги изуродовали. Загорка знала, что не так хороша собой, но ведь и здорова телом, и в милости у хозяйки, да и не урод она! Только Голица ее как раз уродом выставила. Причем ни о какой свадьбе горничной с сыном и слышать не хотела. Ведь что задумала проклятущая Голица – саму Мирину возжелала супружницей Бивоя видеть! Говорила: как только та разрешится от бремени, пусть скажет, что Бивоя мужем возьмет. А добрая Мирина даже растерялась, загоревала. Вот тогда Загорка и решила: отравит она Голицу, когда та пробовать настой станет. Она всегда его пробует. И как послала Мирина Загорку во град по делам, она и приобрела нужное зелье на Подоле. А утром, еще затемно, сбегала на кухню и плеснула содержимое в отстаивавшееся пойло. Но хозяйке своей Мирине она никогда бы подобное зелье не поднесла – боги свидетели! – и горничная уже по привычке подняла руку к небесам, призывая тех в видоки.

Мирина слышала это со своего места на лестнице и, охнув, кинулась наверх. Добрыня же позвал Златигу. Пусть дружинник кликнет стражей, дабы увели куда надо отравительницу.

Загорка выла как резаная, когда ее уводили. Люди на улице собрались, болтали всякое, на двор Колояровичей указывали.

– Не дело это, что дурная молва о ближниках Дольмы пойдет, – вздохнул сокрушенно Добрыня. – Нам, Озар, надо чисто все проведать да отчитаться. А тут… Ох, не ладно все это.

Они вышли из дома, стояли вдвоем с волхвом на гульбище, смотрели, как Лещ и Бивой закрывают калитку. Отец и сын отравленной Голицы смотрели друг на друга, бурно дышали. Хорошо еще, что стражники их удержали, не позволили растерзать Загорку. Но кары ей теперь все равно не избежать.

Добрыня снял удерживающий волосы ремешок, тряхнул головой: во тут дела какие. И к Озару обратился:

– Как считаешь, ведун, если эта девка Загорка такая прыткая, то могла ли она и хозяина Дольму порешить?

Озар посмотрел на воеводу почти весело.

– Ты сам хоть веришь в то, что говоришь? Кто же сочтет ее мастерицей так ловко метнуть шип каленый? Нет, убийцу Дольмы я уже знаю. Но вот кто его на это надоумил – вопрос.

– Так что же ты тянешь, Озар? Раньше ты более прыткий был, соображал быстрее. Или хочешь, чтобы твои приятели-волхвы начали в подземных пещерах пухнуть с голоду? Учти, я могу приказать, чтобы их перестали кормить, так что поторопись с дознанием.

Озар приблизился к воеводе. Они с Добрыней смотрели друг на друга как враги, но Озар был в услужении, его наняли – и он согласился. Теперь же сказал:

– Идем, я все поведаю тебе, Добрыня. Я не только бока тут отъедал, но и работал до ломоты в затылке от размышлений.

Они долго беседовали, вновь расположившись в истобке, и никто не смел к ним даже подойти. Мирина больше не выходила из своей горницы, а Вышебор притих, не требовал, как было сперва, чтобы Добрыня его навестил да почет былому соратнику выказал. О дворне и говорить не приходилось: все понимали – сейчас что-то решается.

Добрыня внимательно выслушал волхва. И про то, как Озар расспрашивал каждого в усадьбе, как решал, кому может быть выгодна смерть купца Дольмы. Рассказал ведун и о том, как пришел к выводу, что убийцей мог быть именно Жуяга. Он даже расставил перед воеводой свои чубышки, объясняя, кто и где находился в тот день в Почайне и что мог совершить. В итоге доказал – метнуть шип в хозяина было удобнее всего именно Жуяге. И теперь осталось Озару разобраться в том, кто мог плешивого Жуягу на это надоумить.

– Знаешь, как говорят в народе, Добрыня: комар лошадь не повалит, пока медведь не подсобит. Вот и тут так же. Был за Жуягой кто-то, кто его подвел к смертоубийству. Сам бы он вряд ли ни с того ни с сего на подобное пошел.

Добрыня не забыл, что, когда по его наказу волхва привели в усадьбу Колояровичей, холоп Жуяга повел себя странно. Воевода, как и волхв, тоже это приметил. Теперь же спросил: а разве Вышебор, за которым находился Жуяга, не мог метнуть? Ведь оба, и калека, и Жуяга, находились как раз в том месте, откуда можно было попасть в Дольму. К тому же ранее Вышебор был умелым воителем, руки, небось, не забыли, как оружие метать. Озар же подумал, что воевода явно не питает симпатии к старшему Колояровичу и ему пришлось бы по душе, если бы именно этот калека оказался душегубцем. Но Добрыня не стал настаивать на своем, когда волхв пояснил, почему Вышебору невыгодно было избавляться от брата: оказывается, благонравный Дольма покрывал кровавые забавы старшого и даже потворствовал им.

Воевода не на шутку расстроился.

– Не ожидал я такого от Дольмы, – молвил он, сокрушенно покачав головой. – Однако сейчас выносить сор из избы не позволю. Не ко времени. Позже разберусь с Вышебором. Ишь что задумал тать: девок-невольниц резать! Это ему не в походе на непокорных, это в самом стольном граде он такое непотребство творил. Но говорю же, сейчас то дело прошлое.

Озар бросил суровый взгляд на княжьего дядьку.

– Люб тебе Вышебор или не люб, но вижу, что ты всех их готов покрывать. А причина в том, что Дольма был известным христианином, купца и его родню выбрали, чтобы привлечь киевлян к новой вере. Но вот что я скажу тебе, Добрыня: семейка эта – настоящее змеиное гнездо. К примеру, тот