— Если это так, — откликнулся Деккер, — то мы привезли сюда первый чистый металл за долгие-долгие годы. Как этот микроб выжил?

— Не знаю, А может, я ошибаюсь и это вовсе не микроб. Что-нибудь другое. Воздух, например.

— Мы проверяли атмосферу… — Деккер тут же понял, как глупо это прозвучало. Да, атмосферу анализировали, но как они могли обнаружить что-то такое, чего никогда раньше не встречали? Опыт человеческий ограничен. Человек бережет себя от опасностей известных или представимых, но нельзя предсказать непредсказуемое.

Деккер поднялся и увидел, что Джексон все еще стоит около неподвижного робота.

— Вот и ответ на твой вопрос, — сказал он. — Помнишь первый день на этой планете? Наш разговор?

— Я помню, сэр, — кивнул Джексон. Деккер вдруг осознал, как тихо стало на базе.

Лишь налетевший ветер тормошил брезентовые стены павильона.

И только сейчас Деккер впервые почувствовал запах ветра этого чужого мира.

Он нашел эту вещь на ежевичной поляне, когда искал коров. Среди высоких тополевых стволов спустились сумерки, и он не мог разглядеть хорошенько, что это такое, да ему некогда было рассматривать, так как дядя Эб очень сердился, что две телки пропали; и если он не поторопится найти их, то дядя Эб опять возьмет ремень и накажет его. А ему и так придется остаться без ужина, потому что он забыл сходить к роднику за водой; и тетя Эм ворчала на него весь день за то, что он не наловчился полоть огород.

— Я никогда в жизни не видывала такого никчемного мальчишки, — визгливо начинала она и повторяла, что уж если они с дядей Эбом взяли его из приюта, то она вправе ожидать от него благодарности. Но никакой благодарности он не чувствует, а зато причиняет столько неприятностей, сколько может, и он лентяй, и она откровенно заявляет, что не знает, что из него получится.

Он нашел телок в дальнем углу пастбища, у рощи, и погнал их домой. Он брел позади них, снова думая о том, чтобы убежать, но знал, что не убежит, — некуда. «Правда, — говорил он себе, — в любом другом месте ему будет лучше, чем у тети Эм и дяди Эба, которые совсем не были ему родственниками — просто люди, на которых он работал».

Дядя Эб только кончил доить, когда он вошел в сарай, гоня обеих телок; и конечно, сердился на него за то, что телки не пришли вместе с остальными коровами.

— Ну вот что, — сказал дядя Эб, — ты, наверное, решил, что я должен доить и за себя, и за тебя, и все потому, что ты не считал коров, как я тебе велел, и не видел, все ли на месте. Я тебя проучу: садись и дои этих телок.

И Джонни взял треногую табуретку и ведро и стал доить телок: а телок доить трудно, и одна из них, рыжая, брыкнула и ударила Джонни в живот, а все молоко вылилось из ведра.

Дядя Эб, видя это, снял ремень, висевший за дверью, и хлестнул Джонни несколько раз, чтобы научить его быть поосторожнее и показать ему, что молоко стоит денег; и на этом дойка закончилась.

Они пошли домой, и дядя Эб всю дорогу ворчал насчет мальчишек, от которых больше хлопот, чем пользы. А тетя Эм встретила их на пороге и сказала, чтобы Джонни вымыл ноги, перед тем как ложиться спать: она вовсе не хочет, чтобы он пачкал ее красивые, чистые простыни.

— Тетя Эм, — сказал он, — я ужасно хочу есть.

— Неужто? — возразила она, поджимая губы. — Если бы ты немножко проголодался, то не стал бы забывать всего на свете.

— Только кусочек хлеба, — попросил Джонни. — Без масла, безо всего. Просто кусочек хлеба.

— Молодой человек, — сказал дядя Эб, — ты слышал, что сказала твоя тетя? Вымой ноги, и марш ложиться.

— И смотри, вымой хорошенько, — прибавила тетя Эм. Он вымыл ноги и лег. Уже в постели он вспомнил о том, что видел на ежевичной поляне, и вспомнил также, что не сказал об этом ни слова, так как дядя Эб и тетя Эм все время бранились и не дали ему случая рассказать.

И он тут же решил, что не скажет им ничего, не то они отнимут это у него, как всегда. А если не отнимут, то испортят так, что ему станет совсем неинтересно и неприятно.

Единственное, что принадлежало ему по-настоящему, был старый перочинный ножик с обломанным лезвием. Ножик нужно было бы заменить новым, но он знал, что не должен просить об этом. Однажды он попросил, и дядя Эб и тетя Эм целыми днями потом твердили ему, что он неблагодарное существо, что они взяли его с улицы, а ему этого мало, и он еще хочет швырять деньги на перочинные ножи. Джонни очень удивился, услышав, что они взяли его с улицы, так как, насколько он помнил, он никогда не бывал ни на какой улице — никогда.

Лежа в постели, глядя в окно на звезды, он задумался о том, что видел на ежевичной поляне, и не мог вспомнить об этом ясно, так как не успел рассмотреть. Но в этой находке было что-то странное, и чем больше он думал, тем больше ему хотелось побежать на ту поляну.

«Завтра, как только мне удастся, — подумал он, — я разгляжу». Потом он понял, что завтра ему не вырваться, потому что тетя Эм с утра заберет его полоть огород и не будет спускать с него глаз, так что ускользнуть он не сможет.

Он лежал и думал об этом, и ему стало ясно как день, что если он хочет посмотреть, то должен пойти туда сейчас, ночью. По храпу он понял, что дядя Эб и тетя Эм уснули; тогда он выскользнул из постели, поскорее надел рубашку и штаны и осторожно прокрался по лестнице вниз, стараясь не попадать на самые скрипучие ступеньки. В кухне он взобрался на стул, чтобы дотянуться до ящика со спичками на верхушке печи. Он захватил пригоршню спичек, но, подумав, вернул все, кроме полудюжины, так как боялся, что тетя Эм заметит, если он возьмет слишком много.

Он вышел. Трава была холодная, мокрая от росы, и он закатал штаны повыше, чтобы не вымочить их внизу, и тогда пустился через пастбище.

В роще были страшные колдовские места, но он не очень боялся, хотя нельзя идти ночью по лесу и не бояться вовсе.

Наконец он достиг ежевичной поляны и остановился, размышляя, как перебраться через нее в темноте, не изорвав одежды и не исколов себе босых ног. И он задумался над тем, здесь ли еще это что-то, и тотчас же узнал, что оно здесь, ибо почувствовал идущую от него дружественность, словно оно говорило, что оно здесь и что его не нужно бояться.

Он был слегка встревожен, так как не привык к дружескому отношению. Его единственным другом был Бенни Смит, его сверстник, и он встречался с Бенни только в школе, да и то не всегда, потому что Бенни часто болел и целыми неделями оставался дома; а так как Бенни жил на другом конце школьного округа, то на каникулах они совсем не виделись.

Тем временем глаза Джонни привыкли к темноте на ежевичной поляне, и ему показалось, что он различает темные очертания чего-то, лежащего здесь; и он пытался понять, каким образом может ощущать дружественность, так как был уверен, что это только предмет, вроде фургона или силосорезки, а совсем не что-нибудь живое. Если бы он подумал, что оно живое, то испугался бы по-настоящему.