— Сядь и расскажи, что случилось. Тебя обидел Ликофон?

За-Ашт молча кивнула, закусив губу, и темная глубь ее глаз загорелась злобой.

— Я позову его, когда настанет день, и попрошу лохагоса наказать тессалийца.

— Нет, нет, госпожа! Он не сделал ничего, и я не хочу больше видеться с ним.

— Неужели? Странный юноша! Ты красива, и я не раз видела, как он смотрел на тебя… ты давала ему еще вина и кормила чем-нибудь?

— Он выпил чашу залпом, будто плохую воду пустыни. К еде не притронулся и молчал, глядя на дверь, в которую ушла эта ламия, дочь тьмы! Так продолжалось без конца, пока, потеряв терпение, я не выгнала его. И он ушел, не поблагодарив и не попрощавшись, как упившийся просяного пива…

— Вот чего не ожидала! — воскликнула Таис. — Неужели ламия так сразила его Эросом? Почему? Он смотрел, как ты пляшешь балариту, как гибок твой стан и стройны ноги!

— Ты добра ко мне, госпожа! — ответила финикиянка, сдерживая набегавшие слезы. — Но ты женщина и не поймешь силу черной ламии. Я ее рассмотрела как следует. У нее все противоположно мне.

— Как так?

— Все, что у меня узко, — у ней широко: бедра, икры, глаза, а что широко — плечи, талия, — то у ней узко. — Финикиянка огорченно махнула рукой. — Она сложена как ты, госпожа, только тяжелее, мощнее тебя! И это сводит с ума мужчин, особенно таких, как этот мальчишка…

— Так он отверг тебя и думает о ней? Ничего, скоро мы поедем дальше и ламия сотрется из памяти Ликофона… да, я забыла — ты хочешь остаться? По-прежнему хочешь?

— Теперь еще больше, госпожа! У нас, финикиян, есть учение Сенхуниафона. Оно говорит, что желание уже творит. И я хочу заново сотворить себя!

— И у нас желание, Потос, есть творчество. Неистовое желание порождает или нужную форму, или кончается анойей — безумием. Исполнится время — увидим. Дай мне письмо!

Птолемей посылал привет, просил помнить и ни в коем случае не ехать дальше, пока не явится посланный за ней отряд во главе с его другом. Если придут плохие вести, Таис не следовало оставаться в храме, а со своей охраной из выздоравливающих воинов мчаться к морю, в бухту Исса, всего в пятнадцати парасангах через горы на запад. Там стоят три корабля, начальник которых примет Таис и будет ждать еще полмесяца. Если Птолемей с Александром не появятся к этому сроку, надлежит плыть в Элладу.

Таис подумала, что Птолемей в глубине души благороднее, чем сам хочет казаться среди грубых македонских полководцев. Она поцеловала письмо с нежностью.

Птолемей писал о походе через жаркую степь — море высокой травы, уже поблекшем от летней сухости. Они ехали и ехали день за днем, все дальше уходя за бесконечно расстилающийся на восток горизонт. Смутное опасение тревожило всех, и даже Александра. Птолемей видел, как подолгу горел ночами светильник в его шатре. Полководец совещался с разведчиками, читал описания — периэгеск. Постепенно Александр отклонял путь армии левее, дальше к северу. Проводники убедили его в скором наступлении еще большей жары. Выгорит трава и пересохнут мелкие речки и ручьи, пока в достатке снабжавшие войско водой. Тридцать пять тысяч человек теперь шли за Александром, но здесь, в необъятных равнинах Азии, полководец впервые почувствовал, что для этих просторов его армия невелика. Жаркие ветры дули навстречу дыханием гибельных пустынь, простиравшихся за степью. Как демоны, носились вихри пыли, а на горизонте горячий воздух как бы приподнимал землю над мутными голубыми озерами призрачной воды.

Когда повернули на север, трава стала выше и гуще, а желто-мутные речки приняли серый цвет. Случилось полное затмение луны (как она пропустила его? — подумала Таис). Знающие люди возвестили, что армия пришла в страну, где царствует Владычица Зверей. Всех — небесных, земных и подземных, та, которую зовут Ашторет, Кибелой, или Реей, а эллины считают еще Артемис, или Гекатой. Если она появится верхом на льве, то всем не миновать гибели.

Александр обратился к воинам с речью, убеждая не бояться. Он знает предначертанное наперед и ведет их к концу войны и несметным сокровищам…

Таис читала между строк Птолемея — прирожденного писателя — новое, незнакомое прежде македонцам чувство. Это чувство скорее всего было страхом.

Впервые серьезно задумалась гетера, насколько безумно смелым было предприятие Александра. Каким божественным мужеством надо обладать, чтобы удалиться от моря в глубь неизвестной страны навстречу полчищам Царя Царей. Представив себе дерзость задуманного, афинянка поняла, что в случае поражения македонская армия будет стерта с лица земли и ничто не поможет ей. Перестанут существовать и божественный полководец, и Птолемей, и Леонтиск… Может быть, только Неарх спасет свой флот и вернется к родным берегам. С какой злобой и нетерпением ждут этого бесчисленные враги, крупные и мелкие, пылающие справедливой местью и трусливым торжеством гиены… Да, ждать пощады всем ее друзьям не придется, и мудр Птолемей, оставивший про запас вторую возможность спасения Александра и себя. Первая заключена во флоте Неарха, ожидающем в низовьях Евфрата, если встреча с Дарием произойдет не на севере, а на юге. Птолемей писал о слухах, что Дарий собрал все свои силы, всадников без числа, от знаменитой персидской гвардии Бессмертных до бактрийцев и согдов.

Удивительное дело, несмотря на тревогу, проскальзывающую в письме Птолемея, оно наполнило Таис уверенностью в скорой победе. Тем с большим нетерпением она будет ждать новых вестей…

На следующий день вместо Ликофона лохалос прислал рябого македонца с еще не зажившими рубцами на плече и шее.

— Вместо гестиота, — осклабился воин, очевидно, довольный поездкой со знаменитой красавицей Афин, города баснословной элегантности и учености.

— А Ликофон?

— Ушел в городок купить лекарство, что ли. Он вроде заболел…

Таис хлопнула в ладоши, вызывая За-Ашт, послала воина за его лошадью. Финикиянка уселась на Салмаах, как не раз делала на пути от границы Египта, и печальное ее лицо осветилось мальчишеским задором. Обе стали состязаться в быстроте коней, то и дело оставляя далеко позади охранника, сдерживаемые только его сердитыми окриками. Выехав на окраину пустынной степи, обе женщины остановились, очарованные. Степь цвела необычно яркими цветами, невиданными в Элладе.

На высоких голых стеблях качались под ветром шарики дивного небесно-голубого цвета, с яблоко величиной. Они росли разбросанно со столь же редко растущими солнечножелтыми, совсем золотыми, шаровидными соцветиями высоких растений, с узкими и редкими листьями. Золотой с голубым узор расстилался вдаль по пыльно-зеленому фону в прозрачном утреннем воздухе.

— Небылица, а не цветы! — воскликнул македонец, пораженный сказочной пестротой. Жаль было