А знаешь, какие летчики приходили? Вот у Морозова был такой Матюхин. Так комэск ему замечание делает, а тот его чуть не матом: «Я сам умею пилотировать!» Камозин сказал: ладно, я его возьму, посмотрю за ним. Вели они третью группу бомбардировщиков, завязали бой, и этого летчика в первом же бою сбили. Даже Камозин не смог его прикрыть! Тот как шел по прямой, так и шел, не обращая внимания на команды.

— Сколько у вас сбитых самолетов?

— Официально десять, но незасчитанных самолетов у меня много. Помню, прилетел майор, Герой Советского Союза, командир полка «яков» 8-й воздушной армии. Договорились, что наши «кобры» пойдут на Севастополь в непосредственном прикрытии бомбардировщиков, а они будут расчищать воздух. Мне, как обычно, дали прикрывать 4-ю эскадрилью. Они были к нам как бы прикреплены, мы знали друг друга по фамилиям, и действия на случай атаки немецких истребителей были отработаны. Взлетели парой. Пристроившись к бомбардировщикам, вышли в море. Когда над морем летишь, то звук мотора меняется. Поначалу это непривычно. Мой ведомый Герасимов говорит: «У меня мотор барахлит, я ухожу». Я отвечаю: «Уходи». Бомбардировщики вышли в море южнее Балаклавы, правый разворот, чтобы выйти на боевой курс, отбомбиться и по прямой уйти к себе. «Яков» нет, куда-то ушли, и я остался один и иду слева от девятки. Смотрю, справа подходят два «мессера». Я перешел на правую сторону боевого порядка. Они отворачивают — видно, заметили меня и уходят. Мне и оторваться от бомбардировщиков нельзя, и упускать их не хочется. А дистанция уже большая, но я все же стрельнул. Смотрю, «мессер» загорелся. Шлейф все больше и больше пошел. Я пристроился к группе, и мы вернулись домой. Я доложил, но, конечно, подтверждения никто мне не дал. После полетов приехал к нам этот старший, майор. Говорит: «Я видел в таком-то районе, была пара «мессеров», они пикированием уходили с моря на Балаклаву. Один из них горел». А я думаю: «Где же тогда вы на «яках» были? Получается, ниже нас? Как же вы воздух расчищали?»

Так мне его и не засчитали, но я уже говорил, что особо не стремился побольше себе побед записать. Мне радостно было, когда наши товарищи бьют противника. Радостно, когда сам сбивал. Радостно было, что победа наша.

В апреле перед наступлением наших войск на Керчь Васе Аксенову [Аксенов Василий Гаврилович, младший лейтенант. Воевал в составе 101-го гиап (84-а иап). Всего за время участия в боевых действиях в воздушных боях лично сбил 2 самолета противника. Погиб в авиакатастрофе 7 февраля 1944 г], который позже погиб, поставили на самолет фотоаппарат, чтобы он заснял и тылы, и линию фронта.

Как он погиб? У нас был такой летчик, Хоцкий. Он в основном занимался дальней разведкой, выполняя один-два полета в день. С ним ходил Гундобин, но он погиб — не смог пробить облачность и упал неизвестно где. Аксенов стал вместо Гундобина летать. Они возвращались от Феодосии к нам сюда, на Тамань. Ушли подальше в море, и у Аксенова отказал мотор. Он совершал вынужденную посадку на море. Погода была хорошая. При посадке на воду, чтобы определить высоту, нужен определенный опыт, на воде нет ориентиров и не за что зацепиться глазом. Если погода хорошая, можно и дно увидеть — поверхность можешь не определить. И Аксенов не справился, потерял скорость, сорвался в штопор и упал в воду. Возможно, конечно, что на посадке у него стал разрушаться мотор, перебил тягу руля высоты. Такое тоже часто бывало. Мы все, когда морем ходили, на этом месте салют из пушек давали…

Вернемся к тому вылету. Что значит фотографировать? Это значит — по прямой пройти и не шелохнуться. Мы полетели шестеркой. Ведомый у него был, и еще нас две пары для прикрытия. Пошли с юга на север. Нас атаковали «мессера». Я шел справа от пары разведчиков, а слева шел Нестеров Сережа1, потом он погиб под Штетином. Он был ведомым у командира полка Павликова. Сопровождали бомбардировщиков. Облачность была низкая, но с разрывами. Я шел с четвертой группой, а они с первой. Я заметил, что пара «мессеров» на скорости промелькнула в одном окне за облаками. Я еще крикнул: «Сережка! Выше пара «худых». Он ответил, что понял. Но, видимо, один из них сбил Сережку… Так вот, его атакует «мессер». Я говорю: «Серега, в хвосте «худой». Он говорит: «Вижу». «Мессер» подходит к нему, Сережка делает переворот, я довернул самолет, чтобы отбить этого «мессера», но он ушел в сторону, не стал атаковать. А фотограф идет по прямой. Я смотрю, навстречу мне чуть с превышением идет ведомый того самолета, который атаковал Сережку. Тут надо различать атаку с передней сферы и лобовую атаку. Атака с передней сферы — это когда противник тебя не видит и ты спокойно подходишь к нему на встречных курсах и бьешь. Лобовая же атака — это совсем другое дело. Скорость сближения порядка 1000 километров в час — секунды. Ты видишь, что он в тебя целится, а он видит, что ты в него целишься. В этой атаке непонятно, кто куда выйдет после сближения. Лобовая — это, конечно, очень сильное переживание, ведь на принятие решения у тебя всего несколько секунд. Потом, после вылета, когда начинаешь анализировать, успокаиваешься, но порой все тело болит.

1 Нестеров Сергей Степанович, лейтенант. Воевал в составе 101-го гиап (84-а иап). Всего за время участия в боевых действиях в воздушных боях лично сбил 4 самолета противника. Погиб в воздушном бою 25 апреля 1945 г.]

Так вот, тут что произошло. Поскольку он шел с превышением, я понял, что он сверху пройдет, ну а мне удобнее всего нырять под него. Думаю, оружие пристреляно на 400 метров, я его подпущу, дам очередь и буду нырять влево под него. По прицелу определяю дальность. Когда расстояние сократилось до 400 метров, а ведь кнопки оружия до половины уже нажаты, со всех пушек и пулеметов можно стрелять. Он в этот момент выходит вверх. Я ручку на себя, взял упреждение и успел выпустить только один снаряд и соответственно пуль пять-семь из каждого пулемета. От него отвалился какой-то кусок, пролетел мимо, меня аж тряхнуло. Он перешел в пикирование. Сережка внизу был. Он потом говорил, что у «мессера» мотор встал. Я так думаю, что этот снаряд отбил ему радиатор. Это была моя победа!

У фугасного снаряда есть такая особенность. Он после выстрела не сразу становится на боевой взвод, а примерно метров через 20—25. По времени это очень маленький промежуток, но все же. Мы как-то раз пристреливали оружие. Сначала стреляешь из пушки, выставляешь прицел, а потом по нему пристреливаешь пулеметы. Мишень поставили далеко, за бугорком. Так что снаряд шел прямо над землей. Стрельнули, снаряд разорвался, не долетев до цели. Еще стреляем — опять разрыв до цели. Пошли, посмотрели. Оказывается, что снаряды взрывались от попадания в стебли травы — настолько чувствительной была мембрана.

Я когда с одним «фоккером» схватился под Севастополем, настолько близко к нему подошел, что попал в спутную струю, и меня начало болтать. Очередь по нему дал и попал в крыло возле фюзеляжа. Я увидел, как снаряд попал в плоскость, но, видимо еще не встав на боевой взвод, не разорвался, а прошел вовнутрь и разорвался, упершись в силовую часть. Плоскость отлетела в одну сторону, самолет — в другую, опрокинулся. Летчика не убило, он на парашюте выпрыгнул. Его ведущий недалеко был, я бы и второго стрелял, но у моего ведомого Лешки Герасимова был первый боевой вылет — за ним надо было присматривать и следить, нет ли других истребителей вокруг. Я ему говорил: «Смотри — «фоккера», видишь?» Он отвечает: «Вижу». А прилетели, он признался, что видел какую-то пару, а что за пара, не понял. Он вообще-то боялся летать: то он болеет, то еще что-то. С ним полетишь, на море выйдешь, а над морем звук мотора меняется — он пугается и уходит.