Итак, истинная забота о том, чтобы наказать изменника, была представлена как месть оскорбленного папаши, который попусту ввел в хлопоты государевых чиновников, а самого Петра «огорчил зело».

Мазепа, в горести притворной,

К царю возносит глас покорный.

«И знает бог, и видит свет:

Он, бедный гетман, двадцать лет

Царю служил душою верной;

Его щедротою безмерной

Осыпан, дивно вознесен…

О, как слепа, безумна злоба!..

Ему ль теперь у двери гроба

Начать учение измен

И потемнять благую славу?

Не он ли помощь Станиславу

С негодованьем отказал,

Стыдясь, отверг венец Украйны,

И договор и письма тайны

К царю, по долгу, отослал?

Не он ли наущеньям хана

И цареградского салтана

Был глух? Усердием горя,

С врагами белого царя

Умом и саблей рад был спорить,

Трудов и жизни не жалел,

И ныне злобный недруг смел

Его седины опозорить!

И кто же? Искра, Кочубей!

Так долго быв его друзьями!..»

И с кровожадными слезами,

В холодной дерзости своей,

Их казни требует злодей…

Это Пушкин. А вот что пишет Костомаров о дальнейших событиях.

«14 июля, рано утром, при многочисленном собрании казаков и малороссийского народа, Кочубею и Искре отрубили головы. Тела их лежали напоказ народу, пока не окончилась обедня, а потом были положены в гробы и отвезены в Киев. Там похоронили их июля 17, во дворе Печерского монастыря, близ трапезной церкви. Жену Кочубея несколько времени держали под строгим караулом; после казни мужа она была отпущена».

Позднее на гробовом камне высекли надпись:

Поскольку нам смерть повелела молчати,

Сей камень о нас должен людям вещати:

За верность к монарху и преданность нашу

Страданья и смерти испили мы чашу…

Но надпись появится потом. Пока же Петр был глубоко убежден в верности Мазепы и думал, что совершил строгое, но вполне справедливое дело, предавши казни доносчиков, покушавшихся оклеветать перед царем его верного и испытанного слугу.

Ну что ж, вскоре настало в его голове просветление!

Грозы не чуя между тем,

Неужасаемый ничем,

Мазепа козни продолжает.

С ним полномощный езуит

Мятеж народный учреждает

И шаткой трон ему сулит.

Во тьме ночной они как воры

Ведут свои переговоры,

Измену ценят меж собой,

Слагают цифр универсалов,

Торгуют царской головой,

Торгуют клятвами вассалов.

Какой-то нищий во дворец

Неведомо отколе ходит,

И Орлик, гетманов делец,

Его приводит и выводит.

Повсюду тайно сеют яд

Его подосланные слуги:

Там на Дону казачьи круги

Они с Булавиным мутят;

Там будят диких орд отвагу;

Там за порогами Днепра

Стращают буйную ватагу

Самодержавием Петра.

Мазепа всюду взор кидает

И письма шлет из края в край:

Угрозой хитрой подымает

Он на Москву Бахчисарай.

Король ему в Варшаве внемлет,

В стенах Очакова паша,

Во стане Карл и царь.

Не дремлет

Его коварная душа;

Он, думой думу развивая,

Верней готовит свой удар;

В нем не слабеет воля злая,

Неутомим преступный жар.

Получив индульгенцию от царя, Мазепа перестал стесняться. Тем более что, на его взгляд, дни Петра как императора были уже сочтены. Над Европой взошла звезда шведского короля Карла XII, непобедимого полководца. После того как он разбил русских под Нарвой, Мазепа избрал себе нового хозяина – Карла. Одновременно он известил польского короля Станислава Лещинского, что готов служить ему, готов передать левобережные украинские земли под власть Польши. На самом же деле Мазепа мечтал о самостийной Украине… которой он самостийно правил бы. Сначала служа Карлу и Лещинскому. Он намеревался их позднее стравить, пока же, следуя принципу Юлия Цезаря «Divide et impera» («Разделяй и властвуй»), старался изо всех сил, чтобы поссорить Украину с Россией.

Налоги и поборы при Мазепе стали непосильными, однако он внушал простому люду и казакам, что разоряют их постои русских войск и «ярмо московское». Причем Мазепа сам провоцировал «постои» – писал в Москву, что украинский народ «глуп и непостоянен», что у него «зело отпадает сердце к великому государю», и нижайше просил царя Петра: «Пусть великий государь не слишком дает веру малороссийскому народу; пусть пришлет в Украину доброе войско из солдат храбрых и обученных, чтобы держать народ малороссийский в послушании и верном подданстве».

Так же коварно вел себя гетман по отношению к Запорожской Сечи. Сооружая на запорожских землях собственные селитровые промыслы, Мазепа делал это от имени русского царя, озлобляя запорожцев против России. Гетман тайно им внушал, что царь Петр собирается снести Сечь и уничтожить запорожцев – «загнать в Сибирь, как скот» или сделать драгунами и солдатами, а «весь малороссийский народ подвергнуть вечному рабству». А в Москву летели его призывы «того проклятого гнезда искоренити силою оружия».

Мазепа был готов к предательству, и ему потребовался лишь незначительный толчок, чтобы решиться на последний шаг. Он давно видел соперника в царском любимце князе Александре Даниловиче Меншикове. Когда-то Мазепа сватал своего племянника Войнаровского за сестру Меншикова, и князь его обнадежил, а потом отказал. Мазепа затаил обиду. И вот Петр приказал Мазепе с казаками в случае необходимости повиноваться распоряжениям Меншикова. Гетман воспринял приказ как прямое оскорбление: «Не жалостно было бы, если б меня отдали под команду Шереметева или иного какого-нибудь великоименитого или от предков заслуженного человека!»

Именно тогда ему передали очередное сложенное из «цифр универсалов» (то есть шифрованное) письмо от Дольской, где она сообщала, что Меншиков «яму под ним роет и хочет, отставя его, сам в Украйне быть гетманом».

Это правда – политические амбиции Данилыча были непомерны…

Да будь то и ложью, Мазепа, который только и ждал, чтобы кто-нибудь посильней отпихнул его ладью от русского брега, решился наконец на окончательный разрыв с Москвой.

И начались переговоры – все еще тайные, но уже куда более конкретные, чем прежде. Мазепа обещал передать Украину под власть Польши, для шведов он обязался установить на реках мосты-переправы и предоставить им Стародуб, Новгород-Северский, Батурин, Чернигов и другие города и крепости, куда начал заранее отправлять боеприпасы, артиллерию и огромные запасы продовольствия.