— Да, — Кинг решал, можно ли ему отпустить какую-нибудь непристойность в адрес девушки.

Питер Марлоу перехватил его взгляд и слегка улыбнулся.

— Вам не о чем беспокоиться, дружище. Я не наделаю глупостей, если это то, о чем вы думаете.

— Я уверен. — Кинг улыбнулся. — Нам предстоит много удовольствий… и завтрашнее представление. Вы слышали о нем?

— Только то, что спектакль будет называться «Треугольник». И в нем главную роль играет Шон. — Голос Питера Марлоу неожиданно потускнел.

— Как случилось, что вы чуть не убили Шона? — Кинг никогда не спрашивал об этом напрямую, зная, что такому человеку, как Питер Марлоу, всегда опасно задавать личные вопросы. Но сейчас он инстинктивно чувствовал — момент выбран правильно.

— Особенно нечего рассказывать, — сразу ответил Питер Марлоу, довольный, что Кинг спросил его. — Шон и я служили в одной эскадрилье на Яве. За день до окончания войны Шон не вернулся с задания. Я думал, что он погиб.

Около года назад, через день после того, как нас привезли сюда с Явы, я пошел на лагерное представление. Я узнал Шона на сцене, и вы можете представить себе, какое потрясение я испытал. Он играл девушку, но я ничего плохого про это не подумал, ведь кому-то всегда достаются женские роли. Я просто сидел и получал удовольствие от представления. Я не мог прийти в себя от того, что нашел его живым и невредимым, не мог оправиться от потрясающего впечатления, какое он произвел на меня, играя девушку. Его манера ходить, разговаривать и садиться, его платье и парик были совершенны. Его игра произвела на меня очень сильное впечатление, а я тем не менее знал, что раньше он никогда не участвовал в любительских спектаклях.

После представления я прошел за кулисы повидать его. Там были и другие, которые тоже ждали его. Через некоторое время меня охватило странное чувство: эти парни были похожи на тех типов, которых встречаешь всякий раз у любого театрального подъезда, вы знаете, парни, чешущие языки в ожидании своих подружек.

Наконец дверь в уборную открылась, и все бросились внутрь. Я протиснулся последним и встал в дверях. Только тут до меня дошло, что все мужчины были гомиками! Шон сидел на стуле, и, казалось, они порхали вокруг него, подлизывались к нему, называли его «дорогая», крепко обнимали и говорили ему, какой он «чудесный», обращаясь с ним, как со звездой. А Шон! Шону это очень нравилось! Боже, ему доставляло удовольствие их лапанье! Как сука во время течки. Потом он неожиданно увидел меня и был тоже потрясен.

Он сказал: «Привет, Питер», но я ничего не ответил. Я стоял и смотрел на одного из проклятых гомиков, который держал руку на колене Шона. На Шоне было что-то вроде разлетающегося неглиже, шелковые чулки и штанишки. У меня появилось ощущение, что он нарочно раздвинул неглиже, чтобы показать свою ногу выше чулка. Казалось, что у него из-под неглиже выпирали груди. Потом до меня внезапно дошло, что он без парика — его собственные волосы были такими же длинными и волнистыми, как у девушки.

Потом Шон попросил всех уйти: «Питер, мой старый друг, которого я считал погибшим, — сказал он. — Мне надо поговорить с ним. Оставьте нас, пожалуйста».

Когда они ушли, я спросил Шона: «Скажи мне, ради Бога, что случилось с тобой? Неужели ты действительно получаешь удовольствие, когда эти подонки лапают тебя?»

«Скажи мне ради Бога, что случилось со всеми нами, — ответил Шон. Потом сказал со своей чудесной улыбкой. — Я так рад видеть тебя, Питер. Я думал, что ты точно погиб. Сядь на минутку, пока я смою грим. Нам есть о чем поговорить. Ты прибыл с рабочей партией с Явы?»

Я кивнул, все еще не приходя в себя, а Шон повернулся к зеркалу и начал стирать грим кремом:

— «Что случилось с тобой, Питер? — спросил он. — Тебя сбили?»

Когда он снимал грим, я начал успокаиваться, казалось, все вставало на свои места. Я твердил себе, что глуп, что все это часть спектакля, ну, понимаете, чтобы воплотить образ — я был уверен, он только притворялся, что получал удовольствие. Поэтому я извинился: «Прости, Шон, ты, должно быть, решил, что я болван! Боже мой, как приятно знать, что с тобой все в порядке. Я думаю, тебе это тоже осточертело». И рассказал ему, что случилось со мной, а потом спросил его о том же.

Шон поведал, что его сбили четыре «Зеро» и он был вынужден прыгать с парашютом. Добравшись до аэродрома, он нашел мой самолет, от которого остались одни обломки. Я рассказал ему, как поджег его перед тем, как уйти. Мне не хотелось, чтобы проклятые япошки починили его.

«Ох, — сказал он. — Я предположил, что ты потерпел аварию при посадке. Я оставался в Бандунге в штаб-квартире с остальными парнями, а потом нас всех посадили в лагерь. Немного позже отправили в Батавию, а оттуда перевели сюда».

Шон все время смотрел на свое отражение в зеркале, лицо его было гладким и чистым, как у девушки. Неожиданно меня охватило странное чувство: мне показалось, он совершенно забыл обо мне. Я не знал, что мне делать. Потом он отвернулся от зеркала и посмотрел прямо на меня и забавно нахмурился. Я сразу почувствовал, что он несчастен, поэтому спросил, хочет ли он, чтобы я ушел.

Нет, ответил он. Нет, Питер, я хочу, чтобы ты остался.

И тут он взял женскую косметичку, которая лежала на туалетном столике, вынул губную помаду и начал подкрашивать губы.

Я был оглушен: «Что ты делаешь?» — спросил я.

«Крашу губы, Питер».

«Хватит, Шон, — сказал я. — Пошутил, и хватит. Представление кончилось полчаса тому назад».

Но он продолжал. Привел в порядок губы, напудрил нос и причесал волосы. Боже, он опять стал прекрасной девушкой. Я не мог поверить. Я все еще надеялся, что он разыгрывает меня.

Он поправил прическу, потом уселся и стал рассматривать себя в зеркале. Это зрелище его вполне удовлетворило. Потом увидел в зеркале меня и засмеялся:

«В чем дело, Питер? — спросил он. — Разве ты раньше не бывал в артистических уборных»?

«Был, — сказал я. — Я был в женской уборной».

Он долгое время смотрел на меня. Потом расправил свое неглиже и скрестил ноги:

«Это женская уборная», — объявил он.

«Хватит, Шон, — сказал я, раздражаясь. — Это я, Питер Марлоу. Мы в Чанги, вспомнил? Спектакль окончен, и сейчас все встало на свои места».

«Да, — сказал он совершенно спокойно, — все нормально».

Мне понадобилось время, чтобы что-то сказать.

«Ну, — наконец выдавил я, — не собираешься ли ты выбраться из своих тряпок и стереть эту грязь с лица?»

«Мне нравятся эти платья, Питер, — сказал он, — и я всегда хожу в гриме. — Он встал, открыл шкаф. О Боже, он был полон саронгов, платьев, штанишек, лифчиков и тому подобных предметов. Он повернулся и был совершенно спокоен. — Это единственное, в чем я хожу сегодня, — сказал он. — Я женщина».

«Ты верно спятил», — сказал я.