[442]

Итак, только расстреляно было 416 генералов и адмиралов – больше половины имевшихся, причем высшие (от комкора до маршала) – практически все!

Раритеты типа К.Е.Ворошилова, С.М.Буденного, С.К.Тимошенко и Б.М.Шапошникова – утешение довольно жалкое!

Трудно не процитировать комментарии соответствующих авторов: «Как видим, слухи о разгроме армии сильно преувеличены»[443]!

И еще: «если бы товарищ Сталин не ограничился полумерами, если бы не останавливался на достигнутом, не почивал бы на лаврах, а проявил бы чуть больше решительности и усердия в очищении армии, то народу, стране и самой армии от этого было бы лучше.

И не упрекайте меня в кровожадности, это не я, это статистика говорит: мало товарищ Сталин их стрелял»[444]!

Обсуждение мотивов и сюжетов этой трагедии выходит за рамки данной книги, но о результатах необходимо коротко упомянуть.

«Зимняя война» 1939-1940 года с Финляндией продемонстрировала полнейшее убожество советского командования.

Вот как об этом пишет сам главнокомандующий Финской армией маршал К.Г.Маннергейм (до 1917 года – генерал-лейтенант Русской армии): «Начальствующий состав русской армии представляли люди храбрые, обладающие крепкими нервами, их не очень беспокоили потери. Для верхних „этажей“ командования были характерны нерасторопность и беспомощность. Это находило отражение в шаблонности и ограниченности оперативного мышления руководства. Командование не поощряло самостоятельного маневрирования войсковых подразделений, оно упрямо, хоть тресни, держалось за первоначальные планы. Русские строили свое военное искусство на использовании техники, и управление войсками было негибким, бесцеремонным и расточительным. Отсутствие воображения особенно проявлялось в тех случаях, когда изменение обстановки требовало принятия быстрых решений. Очень часто командиры были неспособны развить первоначальный успех до победного финала. /.../

Русский пехотинец храбр, упорен и довольствуется малым, но безынициативен. В противоположность своему финскому противнику он привык сражаться в массах. /.../ В истории войн можно встретить лишь редкие примеры такого упорства и стойкости, да и они были показаны древними народами. /.../

Невыгодное общее впечатление от действий советских вооруженных сил подпортило престиж тех кругов, которые находились у власти, и потребовало пропагандистких мер в противовес этому. Так, русские еще во время войны пустили в ход миф о „линии Маннергейма“. Утверждали, что наша оборона на Карельском перешейке опиралась на необыкновенно прочный и выстроенный по последнему слову техники железобетонный вал, который можно сравнить с линиями Мажино и Зигфрида[445] и который никакая армия никогда не прорывала. Прорыв русских войск явился „подвигом, равного которому не было в истории всех войн“, как было сказано в одном из официальных заявлений русской стороны. Все это чушь /.../.

/.../ оборонительная линия, конечно, была, но ее образовывали только редкие долговременные пулеметные гнезда да два десятка выстроенных по моему предложению новых дотов, между которыми были проложены траншеи. /.../ Эту позицию народ и назвал „линией Маннергейма“. Ее прочность явилась результатом стойкости и мужества наших солдат, а никак не результатом крепости сооружений.

Что касается потерь русских на [финском] восточном фронте, то здесь руководители пропагандистских органов, по всей видимости, не смогли изобрести никакого приемлемого объяснения. /.../

Первое, что бросалось в глаза, – это диспропорция между огромным вкладом и ничтожным результатом. Уже в первую неделю войны против Финляндии были брошены неожиданно большие силы. /.../ группировка их достигала 26-28 пехотных дивизий, а позднее возросла до 45, из которых 25 сражались на Карельском перешейке и 20 – на восточном фронте. /.../

Против нас было выставлено примерно 3000 танков, часть из которых была средними и тяжелыми. Во всей Красной Армии насчитывалось, за исключением дальневосточных, 110 дивизий и 5000-6000 современных танков. Это значило, что почти половина активных дивизий, дислоцировавшихся в европейской части России и в Западной Сибири, были мобилизованы и брошены на Финляндию. Если прибавить к этому специальные войска, то численность противника достигала почти миллиона человек /.../.

Общее проверенное количество уничтоженных и захваченных танков достигло 1600 единиц, или половины всей массы бронетанковой техники, выставленной против нас. Иными словами, почти четверть всех современных танков, которыми располагала Красная Армия. Нельзя забывать и о потере 3000-4000 политически верных и подготовленных танкистов. /.../

Несмотря на огромную численность (примерно 2500 самолетов), советские ВВС не оказали решающего воздействия на ход войны. /.../

По данным [финской] Ставки, было сбито 684 самолета, однако в соответствии с проверенными впоследствии сведениями военных дневников это число увеличилось до 725, кроме того шведские летчики сбили в Лапландии 12 да шведская зенитная артиллерия уничтожила 10 машин. /.../

В финских ВВС в начале войны было всего лишь 96 машин, и из них большая часть устаревшие. Общее число самолетов во время войны достигло 287 машин, из них 162 истребителя. Мы потеряли 61 самолет, или 21 процент всего их количества.

13 марта 1940 года я в приказе сказал, что только число павших у противника составляет примерно 200 000 человек. /.../

В начале войны наша полевая армия состояла из десяти дивизий и различных специальных частей, /.../ 175 000 человек личного состава, а потом численность колебалась между этой цифрой и 200 000. /.../ Реальные потери: 24 923 убитых и умерших от ран, а также 43 557 раненых»[446].

Все совершенно ясно: советские командующие фронтами и армиями за пару лет до этого возглавляли бригады, в лучшем случае – дивизии, а командиры дивизий ранее командовали батальонами и полками. Все они просто не умели управлять и воевать, находясь на своих новых постах.

Позднее громадные потери в высшем командовании убитыми, плененными или доказавшими полную некомпетентность и снятыми с позором и нередко с расстрелом, привели в 1941-1942 годах к армейскому руководству еще менее опытных новых командиров.