Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Минуту поразмышляв, она вымолвила:
— Ты умеешь убеждать, дядя.
— Твой отец потому и проиграл, что за всю свою жизнь так и не постиг этой науки, — его глаза смягчились. — Он не умел идти на компромиссы. А без этого невозможно постоянно выигрывать! Не всегда полезно оставлять после себя горы трупов, даже когда очень хочется это сделать.
— Хорошо! — она накинула на голову сползший платок. — Забери шлюху. Я больше не хочу о ней слышать! Делай, как считаешь нужным! Пусть идет на все четыре стороны!
— Нет, племянница, — он повел головой. — По четырем сторонам эта сучка уже находилась! Теперь она пойдет туда, куда я ее поведу и сделает то, что должна сделать!
— Мне пора идти, дядя, — она поправила платок. — Слишком много желающих выразить мне свое соболезнование.
— Они видят в тебе новую Хозяйку, — коснулся он ее локтя. — Будь разумной!
Подойдя к письменному столу, она взяла шариковую авторучку и быстро сделала запись на чистом листе бумаги, подала дяде:
— Это адрес. Заберешь ее там. Я позвоню охране, чтобы отдали. Когда я еще увижу тебя? Надеюсь, ты на похороны останешься? Ты хоть бы номер своего телефона дал мне.
— На похороны? Останусь, чтоб тебя поддержать, — прозвучало в ответ. — А номера телефона постоянного у меня не бывает. Это лишнее в моей работе.
Перед похоронами и во время них оперативниками Акламина осторожно было сделано несколько снимков. Аристарх с интересом рассматривал их. В основном, здесь были предприниматели города, но больше было приезжих из разных мест. На один из снимков попал дядя дочери покойного. Опера обращали внимание Акламина на этого маленького невзрачного человека, объясняя, что тот постоянно был рядом с вдовой, а она как-то по-особенному относилась к нему. Многие из присутствующих подобострастно припадали к ее ручке, она же больше жалась к этому человеку. Акламин не знал его. Не находил в закоулках памяти и в картотеке. Между тем, он почему-то застрял в его мозгах. Словно наваждение. Фото было четким. Снято с близкого расстояния. Видна буквально вся фигура человека. Кроме лица. Будто человек не хотел показывать свой лик, спрятал его. Стоял с опущенной головой и пальцами правой руки поправлял узел галстука на груди. Отчетливо видна лобовая часть лица, густые волосы с проседью, уши и все. Хорошо заметны ухоженные пальцы правой руки с большим перстнем, лежавшие на галстуке. Когда первый раз Аристарх увидел этот снимок, он хотел отбросить его прочь, ворча на оперативников за неудачный вариант, но те оправдывались, хорошо, хоть такой удалось сделать, ибо этот человек был каким-то неуловимым, в результате исчез так же незаметно, как и появился. Похороны закончились. Можно было назначать встречу с дочерью покойного, чтобы задать ей вопросы об ее муже и о странной смерти отца, однако что-то тормозило Аристарха. Он вновь и вновь раскладывал снимки перед собой на столе и внимательно вглядывался в каждый. Сейчас два оперативника сидели по другую сторону столешницы и молча ждали его слов. Они до него много раз просматривали эти фотографии. Те уже глаза им намозолили. Наизусть можно было рассказать все, что на любой из них. Казалось, нового ничего не высмотришь. Но это зависело от того, кто и что искал на снимках. Акламин всматривался в детали. Смотрел долго. Возвращался то к одной, то к другой фотографии. Потом поднял глаза на оперов, спросил у одного из них, того, что был старше, в очках и с морщинистыми складками на щеках:
— Что скажешь, Васильевич? Это же похороны Хозяина. Не удалось нам достать его живым. Надо хотя бы с мертвого мерку снять.
Оживившись, Васильевич прокашлялся:
— А что тут скажешь? Мерку с него без нас сняли, когда гроб заказывали. Что еще говорить? Я уже все сказал. Ничего больше не выудишь из этих снимков. Кроме, разве, одного. Непростым фруктом был этот Хозяин. Жизнь прожил и нигде никогда не засветился, сумел. Не всякого в последний путь провожает такая большая и разношерстная компания. Заслужить надо. Но мне лично интересно другое. Ведь многие из этой компании, думаю, могли не приезжать. Зачем лишний раз попадаться на глаза? Но приехали. Почему? И почти каждый, заметь, приложился к ручке его дочери, соболезнование выразил.
Снова опустив глаза к снимкам, Акламин вздохнул и отозвался:
— Вот и мне это интересно, Васильевич. Очень интересно, — придвинул к себе ближе снимок, на котором был невзрачный человек без лица, показал на него оперативнику. — А что об этом персонаже можешь еще сказать? Ты видел его близко. Сам снимал.
Опять кашлянув и поправив очки, Васильевич ответил:
— Да видеть-то я его видел. А сказать ничего не могу. Я, правда, еще там обратил внимание, с каким почтением многие заглядывали ему в глаза, и дочь покойного засуетилась сразу, когда он появился у гроба. Скрылась в отдельной комнате вместе с ним. И потом к нему льнула, как будто что-то ее связывает с ним больше, чем со всеми остальными. Я даже не представлял тогда, что он может вмиг исчезнуть. Щелкнуть, как следует, не мог. Получилось то, что получилось. Вот сейчас я припоминаю, мне в тот момент будто почудилось, он догадался, что его украдкой снимали. Угнулся. В этом есть что-то странное. Не зря же на похоронах не было фотографа. И вообще снимать запрещали. Охрана зыркала во все глаза, как оголтелая.
Вдруг Акламин отпрянул от стола к спинке стула, как будто что-то неожиданно пришло ему в голову, широко раскрыл глаза, морщиня лоб, затем снова склонился над снимком, всмотрелся в него, опять выпрямил спину, и взгляд его посветлел. Васильевич, наблюдая за Аристархом, ничего не понимал, переглянулся с напарником. Тот тоже ничего не понял, пожал плечами. Акламин по столешнице придвинул снимок к оперативникам:
— А ну, посмотрите внимательно.
Те наклонились, присматриваясь к фото, но через минуту оторвались от него, озабоченно в один голос выдохнули:
— Ну и что?
В неулыбчивых глазах Аристарха мелькнула досада на невнимательность оперов:
— Посмотрите
