раздробленными на почти независимые друг от друга феодальные владения, так или иначе подчиненные Пекину. После английского вторжения 1904 года Тибет почти полстолетия находился под «влиянием» Лондона. И хотя войска вскоре были выведены из страны, британская миссия в Лхасе продолжала оказывать давление на тибетскую администрацию, которое подкреплялось внушительным числом батальонов на индийской границе.

Тибет оставался практически закрытым для мира. «Небожители» продолжали существовать как бы вне течения мирового времени. Три тысячи монастырей, в которых проживала четвертая часть всего населения, оставались форпостами изоляции и консерватизма.

Границы продолжали охраняться столь же ревниво, как при китайцах. Страну бережно оберегали от проникновения современных идей, поскольку именно они разрушают патриархальные системы. Не подстегиваемая никакими событиями, она, казалось, безнадежно застыла в остановившемся потоке времени.

До 1950 года там не было ни светских школ, ни современных книг, ни газет. Во время второй мировой войны англичане попытались было открыть колледж, но его быстро закрыли монахи. Только британский гимн «Боже, храни королеву!», английскую муштру, пулеметы системы «брен» и автоматы «стен» заимствовали тибетские правители у Европы. Да еще американцы подарили далай-ламе радиостанцию.

После создания в октябре 1949 года Китайской Народной Республики для «британского влияния» начались первые осложнения. Немногочисленные, но очень активные английские агенты сделали все для того, чтобы организовать сопротивление местного населения китайской армии, которая в 1951 году вступила в Лхасу. С 1951 по 1959 год власть в Тибете, превратившемся в национальный автономный район КНР, совместно осуществляли центральное правительство и главы ламаистской церкви - далай-лама и панчен-лама.

В 1959 году в Лхасе вспыхнуло восстание, и далай-лама бежал в Индию.

Играя на исконных противоречиях между китайцами и тибетцами, между далай-ламой и панчен-ламой, империалистическая агентура стремилась обострить обстановку в «сердце» Азии. В среде реакционного духовенства и феодалов не раз вспыхивали мятежи против новой администрации, составлялись различного рода петиции об отделении и так далее. Все это, однако, пока не получало широкой поддержки местного населения, поскольку соглашение от 1951 года, предусматривающее тибетскую автономию, формально учитывало традиции и социально-экономические особенности древней страны. В этом соглашении прямо говорилось о том, что центральные власти не будут изменять политическую систему Тибета и с уважением отнесутся к религиозным верованиям и обычаям тибетцев. Однако, по мере того как группа Мао навязывала партии свою линию, шовинистические тенденции неизменно усиливались.

На первых порах китайское присутствие почти не ощущалось в стране. Только в Лхасе, где по-прежнему пышно справлялись ламаистские праздники, стала проводиться медленная замена местной администрации эмиссарами из Пекина. Традиция амбаней вылилась в новые формы. Началась прокладка стратегических дорог, повсюду создавались коммуны с обязательной выплавкой железа в допотопных горшках. Особенно удивительным показался тибетцам такой перл «большого скачка», как поголовное уничтожение воробьев. Это было прямым нарушением заветов Будды. Потом стали закрываться монастыри, что тоже затронуло каждую, без исключения, семью. Наконец, под предлогом повышения культурного уровня 15 тысяч детей насильственно вывезли во внутренние районы Китая. Тогда восстало все население в районах Амдо и Кама. Завязалась настоящая партизанская война. Лишь ценой кровопролитных боев с применением авиации и танков китайцам удалось подавить сопротивление тибетцев. Фактически эта упорная, но оставшаяся почти неизвестной битва закончилась только в 1974 году.

В своей книге «Всадники Кама» Мишель Пессель пишет: «Будучи, по нашим понятиям, людьми совершенно несведущими в политике, руководители кхампа (так зовут себя жители Кама), оказывается, читали и переводили Карла Маркса и Сунь Ятсена. Они с трудом сдерживались при виде злоупотреблений со стороны религиозных властей и презирали коррумпированную, лебезящую перед китайцами дворцовую камарилью далай-ламы. Кхампа подняли восстание не против коммунистической идеологии, а против пекинских эмиссаров и коллаборационистов».

Если добавить к этому, что за всю свою историю Кам не покорялся ни одному иностранному завоевателю, то становится понятным, почему китайцы были вынуждены держать в Тибете трехсоттысячную армию. Пресловутая «культурная революция» до крайности обострила положение. Взрыв произошел в тот момент, когда начались столкновения между армией, осуществлявшей всю полноту власти, и прибывшими из Пекина отрядами хунвэйбинов.

«Мы с изумлением смотрели на невиданное зрелище: китайцы убивали китайцев, - рассказал впоследствии один из беженцев. - Но солдаты взяли верх. Они устроили настоящую бойню».

Победили, впрочем, не солдаты. После инцидента командующий китайской армией в Лхасе был отозван в Пекин, и хунвэйбины, решив, что «маоцзэдун-идеи» одержали решительную победу, учинили в городе безобразный погром. Они крушили алтари, ломали древние статуи, жгли священные тексты, написанные сотни лет назад на листьях пальмы или гималайского дуба. С прохожих прямо на улице срывались национальные одежды. Особым постановлением «штаба» населению было вменено в обязанность нарядиться в синие тужурки.

Именно тогда стала повсеместной война, которая, то вспыхивая, то затухая, велась уже свыше десяти лет. К восставшим кхампа присоединились даже те, кто все это время держался в стороне. Гнев гордого, свободолюбивого народа хлынул через край.

Ныне занавес молчания наглухо опустился над покоренной силой оружия, но не смирившейся высокогорной страной. Беженцы говорят о нападениях на обозы, о перестрелках на перевалах, о комендантском часе, который вводится в мятежных селениях. Какими путями достигают эти сведения отдаленных уголков Гималаев? Никто не знает. Тибетцы, оставившие на родине родственников, не хотят называть свои имена, опасаясь мести китайцев. И это понятно. Вести никогда не летят только в одном направлении.

Исход из Тибета можно разделить на три стадии. Массовым он сделался в 60-х годах, когда из Китая были переселены тысячи колонистов. Местные крестьяне, не понимая скоропалительных нововведений, вынуждены были оставить свои поля. Год спустя страна, которая всегда обеспечивала себя продуктами питания, впервые испытала ужасы всеобщего голода. Это была вторая стадия, самая страшная.

Волна за волной уходили крестьяне по заповедным надоблачным тропам. После подавления Кама в лагеря беженцев стали прибывать обросшие, измученные мужчины в изодранной защитной униформе без знаков различия и эмблем. Привыкнув к снегам и разреженному воздуху высокогорья, они болели и задыхались в горячих и влажных низинах. Таков был наполненный молчаливым гневом финал.

«Красный Крест постарался забыть о нашем существовании, - говорят они. - С тех пор как западные дипломаты зачастили в Пекин, мы перестали получать даже медикаменты. Китай протестует, когда нас называют беженцами. Мы никто».

Высоко в горах, где под сенью кедров дремлют вещие, забрызганные разноцветными пятнами лишайника валуны, стоит хижина лесорубов. Розоватая смолистая плоть деревьев, плетень из сухих корневищ, закопченный очаг и тлеющая перед образком Будды курительная палочка. Лесорубы все еще в хаки, но на месте прожженных дыр светлеют аккуратные заплаты. У одного из них щека покрыта пороховой синью и нервно подергивается веко.