– Ладно, – сказала я Джонни, – поезжай, развейся, а я попытаюсь объяснить мадам Леруа, почему мы можем взять ее только на небольшую роль.

Конечно, я ехала с надеждой встретить Габриэля, а не ее, но в номере Франсуаза оказалась одна. Я объяснила, что мы согласны дать ей роль, но небольшую, потому что ее английский недостаточно хорош.

– Но я думала, меня будут дублировать, – протянула она разочарованно.

– Здесь не дублируют. Если вы актриса, вы обязаны давать десятки интервью. К плохому английскому сразу же привяжутся и будут его высмеивать. – Собственно говоря, именно это и произошло с советской актрисой Анной Стен[35], когда она транзитом через Германию попала в Голливуд. Несмотря на все усилия студии, она так и не стала звездой.

Франсуаза слушала меня, щуря свои темные глаза и морща лобик, и я могла читать ее нехитрые мысли как в раскрытой книге. Я куда лучше блондинки, думала моя собеседница, но она спит с сыном продюсера, и потому у нее главная роль. Вот непруха!

– По крайней мере, – добавила я, – вы освоитесь, увидите, что к чему, заведете полезные знакомства…

– Ладно, уговорили, – пропищала Франсуаза и разразилась визгливым смехом, от которого меня покоробило.

В ближайшие несколько дней Габриэль, фон Клюге, Шарль Бернар, Баксли и Франсуаза подписали контракт на съемки в «Авиаторах». Режиссером был назначен Артур Лэнд, с которым я уже работала. Когда начались костюмные пробы, я наконец-то познакомилась с Рэйчел, которая до того старательно меня избегала. Черноволосая, черноглазая, не слишком красивая, но целеустремленная. Я наблюдала в зеркале, как она смотрит на меня, когда думает, что я ее не вижу. Приятно увести мужчину у другой женщины, и вдвойне приятно – если она знаменитость, а ты за пределами своего круга никто.

Матерью Джонни была английская актриса, которую Шенберг сделал звездой, а потом, когда она развелась с ним, сбросил с пьедестала. Долгие годы родители Джонни враждовали между собой, пока не объединились против меня. Экс-миссис Шенберг ненавидела меня, как только старая забытая актриса может ненавидеть свою молодую и успешную коллегу. На новый 1933 год Шенберг устроил прием в своем особняке – для узкого круга, как он говорил, – и полторы сотни избранных гостей с тихим изумлением наблюдали, как его бывшая жена заняла свое место за столом. Из авиаторов, задействованных в фильме, пригласили только Габриэля с женой и фон Клюге – надо полагать, из уважения к его баронскому титулу. Присутствовала и Рэйчел с родителями, причем, чтобы затмить меня, к белому шелковому платью она надела диадему, ожерелье, тяжелые браслеты и несколько бриллиантовых колец.

– Однако, – пробормотал Артур Лэнд так, чтобы его слышала только я, – кажется, кто-то ограбил ювелирную лавку…

Но мне бриллианты моей соперницы были безразличны, а вот Франсуаза искренне страдала и еще за столом начала ссориться с мужем. Даже когда начались танцы, она все еще кипела. Склоки вообще были ее страстью: она цапалась с костюмершами, устраивала скандалы в гостинице, предъявляла непомерные требования в магазинах. Габриэль пытался ее утихомирить, но она только распалялась еще пуще.

– Какие бриллианты, ах, какие бриллианты, мне в жизни такие не носить! А на блондинке жемчуг, посмотри, какая нить! Жемчужина к жемчужине, – ты хоть представляешь, сколько стоит такая красота? Наверное, дом можно купить на эти деньги…

Ожерелье мне на день рождения подарил Джонни, который сейчас стоял у стены в окружении Рэйчел и ее родителей, которые явно были намерены его не отпускать. Я потрогала жемчужины и, повинуясь внезапному порыву, сняла ожерелье с себя и подошла к Франсуазе.

– Раз оно вам так нравится, держите, – сказала я. – Ну же!

Я вложила ожерелье в ее руку, посмотрела в ее изумленные глаза, развернулась и ушла.

Потому что, как учил Макс Дорсет, лучший уход актера – тот, который производит эффект разорвавшейся бомбы.

На следующее утро Джонни долго молчал и хмурился, но наконец не выдержал.

– Послушай, то, что ты выкинула вчера, не лезет ни в какие ворота… Как ты могла подарить ей мое ожерелье?!

И он с досадой прибавил:

– Тебе, наверное, лучше вообще не пить!

Я сунула руку в карман, достала ожерелье и положила его на стол.

– Ты об этом?

Джонни вытаращил глаза.

– Но… но…

– Ты плохо знаешь людей, – сказала я, с большим аппетитом принимаясь за еду. – Они просто не могли принять такой подарок. Я дала ей ожерелье, потому что иначе она устроила бы скандал и испортила всем настроение. Позже мне вернули ожерелье. Все!

Джонни взял украшение и в замешательстве осмотрел его, словно надеясь, что мне вернули не его подарок, а подделку. Я была готова спорить на что угодно, что он не догадается о самом главном – что, когда я покинула гостей и ушла на террасу, через несколько минут там появился Габриэль, который хотел вернуть мне ожерелье, а потом я поцеловала его, а потом…

– Пожалуйста, больше не делай таких спонтанных подарков, – попросил Джонни.

– Как скажешь, – отозвалась я, и мы заговорили о предстоящих съемках.

Позже мне не раз приходилось слышать от самых разных людей, что съемки «Авиаторов» были непрекращающимся ужасом, но тогда я не отдавала себе в этом отчета. Шенберг выделил на подмогу сыну опытного продюсера Хойта, но даже тот мало что мог поделать. Операторы, привыкшие с комфортом работать в павильонах, при съемках на натуре допускали чудовищные ошибки. Воздушные трюки, когда их снимали с земли, выглядели на пленке малозначительными и неинтересными, а капризы погоды повергали съемочную группу в отчаяние. Съемки затянулись, и стало ясно, что уложиться в бюджет уже не удастся. Посовещавшись с Хойтом, Джонни уволил операторов и нанял тех, которые уже работали на съемках фильмов об авиации. После этого дело пошло быстрее, и в брак уходило значительно меньше материала, однако до завершения фильма было еще далеко.

Лично я ничего не имела против того, чтобы съемки затянулись подольше. Я была влюблена в Габриэля, но отлично понимала, что, как только фильм будет снят, наш роман закончится. Однажды я сказала Габриэлю, что печатала статьи о его полетах еще тогда, когда работала в газете. В ответ он рассказал, что видел меня еще в детстве. Его семья была бедна и жила в Ницце, мать работала в цветочной лавке напротив отеля, и он нередко оставался с ней, чтобы помочь. В окно он видел богатых постояльцев отеля, но больше всего ему запомнилась я, потому что я выглядела как настоящая маленькая принцесса. Когда мы встретились перед съемками, Габриэлю показалось, что он снова видит меня, но он не был уверен, потому что запомнил меня с другими волосами. Сначала я решила, что он выдумал эту историю, чтобы произвести на меня впечатление, но после того, как он привел кое-какие детали, засомневалась. Габриэль очень подробно описал, как я однажды пришла с матерью в лавку и с гордым видом прошлась между корзин с цветами, а он так смутился, что спрятался под прилавок. Он добавил, что именно тогда ему впервые захотелось стать знаменитым, чтобы я обратила на него внимание.