Лука, скорее для очистки совести, предложил Лайме трансформироваться – хотя бы отрастить крылья по примеру Лока и перелететь на другой берег. Или просто поплыть, в надежде, что счастливый случай поможет избежать нападения речных хищников.

Они сидели на больших валунах у воды. Закат, кровью разлившийся по воде, бросал отсветы на гладкой коже девушки, и хоть Лука старался прямо не смотреть на нее, взгляд его временами украдкой возвращался к ней. И это заставляло его сердится на себя.

Лайма, повернув к нему лицо, задумчиво сказала:

– Знаешь, Лука, не хочется мне больше никаких превращений. Мне все кажется, что я уже не смогу вернуться к себе, затеряюсь где-нибудь в чужих телах. И потом, кто его знает, сколько вообще можно преображаться. Вспомни, как выглядели лесные. А может, они вообще не лесные, а те, кто слишком увлекся собственными преобразованиями. Мне страшно.

Он соглашался с ней, ему и самому было не по себе от мысли снова изменить свое тело.

Так они сидели, пока солнце окончательно не ушло за горизонт. Впрочем, темно не было, серебряный гигант светил ярче, чем земной месяц в полнолуние. И только все вокруг стало призрачным, таинственным и волшебным.

И тут волшебство закончилось.

Внезапно вечернюю тишину прервал трубный и злобный вой. Из рощицы метрах в тридцати от них показался странный зверь – длинный, гибкий, покрытый пятнистой шкурой. Кажется, одного из подобных они уже видели сегодня днем.

Зловеще сверкнули острые клыки – никак не меньше полуметра, снова послышался рев. Зверь вначале все свое внимание обратил на жирафов, которые тут же, заволновавшись, стали довольно быстро отбегать. В следующее мгновение хищник заметил людей. Он тут же припал к земле, снова заревел, затем подобрал под живот нескладные, как у кузнечика, задние лапы, подергал задом, от чего пушистый короткий хвост завилял, как у щенка, и вдруг взвился в воздух.

Он взлетел так высоко и так стремительно, что не оставалось сомнения в точности его расчета. Зверь летел прямо на Луку и Лайму. Они оба вскочили, помедлили мгновение и бросились в разные стороны. Зверь упал на то место, где только что были люди, и сразу же стал подбирать свои прыжковые лапы, чтобы повторить скачок. Он выбрал Лайму, дав тем самым передышку Луке, который уже не знал, что делать: пытаться отвлечь хищника или продолжать убегать.

Ужас, охвативший его, было трудно передать. Он почти потерял себя, и это ощущение безумия внезапно отрезвило и помогло взять себя в руки. Что это с ним? Разве он не бывал в переделках не менее опасных и никогда не терял головы? И потом, быть съеденным в этом мире не было таким уж смертельным исходом. Да, пугаться не было смысла.

И все же он замер в нерешительности, не зная, как поступить. Крикнул, чтобы отвлечь чудовище, но на того это не возымело никакого действия. А вот Лайма убегала в крайнем ужасе. Она бежала не разбирая дороги и отчаянно кричала. Это тоже было странно, потому что кому-кому, а Лайме было не привыкать к опасностям.

Дальше все происходило очень быстро: зверь снова прицелился, завиляв хвостом, прыгнул… Лайма оглянулась, увидела летящий снаряд – и вдруг исчезла.

Лука видел только ее падение, но зверь приземлился уже не на ней, а на круглом и выпуклом щите, очень похожем на черепаший панцирь. Последовал страшный рев, в котором сквозило разочарование, зверь ревел от ярости, от оскорбления, от обиды, словно бы у него отняли уже принадлежавшую ему добычу. Взмахнув головой, он с размаху ударил клыками, но только сломал зуб. Теперь уже он ревел от боли. Он попытался укусить еще раз, потом еще. В конце концов, сломав еще один клык, зверь обратил внимание на Луку.

Когда он взвился в воздух, Лука словно зачарованный смотрел на его полет. Внутри билась какая-то мысль, даже не мысль, ощущение того, что поведение Лаймы тоже не было ни на что похоже. Очень странным было ее поведение. Он не помнил, чтобы она раньше так пугалась, этот испуг и в нем самом, и в ней не соответствовал его представлению о ней. В нем билась странная мысль, которая еще не была им осознана. И только в последнее мгновение перед тем, как хищник упал на него, он, поддавшись наитию, позволил просившемуся наружу ужасу освободиться и завладеть им.

И исчез.

Чувствовал только, как где-то в отдалении едва слышно продолжает реветь хищник, как что-то очень далеко стучит и пробивается к нему, но это уже было второстепенным: он был в безопасности и мог спокойно анализировать ситуацию.

Мысли были четкие и простые. Ужас, только что владевший им, исчез напрочь. Было такое ощущение, что его выключили, как выключают свет нажатием тумблера. Он подумал, что все испытанное им только что перед трансформацией было частью механизма превращения, своеобразный психический катализатор, помогающий перейти в новую форму. Если это так, то им еще многому придется научиться здесь.

Наконец ему надоело лежать полностью изолированным от внешнего мира, словно живая консерва. Он уже не слышал хищника, и даже слабые отголоски мира перестали поступать к нему. Захотелось посмотреть, что там творится снаружи?

И тут же увидел. Интересно, что обзор был круговым, Лука видел все, что происходит со всех сторон. Ничего интересного заметить не удалось, хищник, видимо, давно ушел, было тихо, и присутствие вблизи живого не замечалось. Ощущение было странное, но он был уверен, что не ошибся и никого вблизи и в самом деле нет.

Тут же захотелось стать самим собой. Последовали короткие мгновения беспамятства, и тут же он нашел себя в своем человеческом облике. Словно бы воду перелили из одного сосуда в другой – так он сейчас мог бы определить процесс превращения. Как видно, его организм подсознательно учился новой жизни гораздо быстрее, чем он успевал это осознавать.

Был уже рассвет. Утренний мир, одевшись в туманную мглу, не хотел просыпаться. Каждый лист еще держал светлые капли, на красноватых стволах еще сочилась вода. Неподвижный воздух был тяжел густой смесью тления опавших листьев с горечью аромата неведомых соцветий, усеявших ближайший кустарник. В испарениях дикого мира, в предрассветной храмовой тишине Луке мнилось движение великих сил. Здесь жила и дышала могущественная, извечно существующая душа этой удивительной планеты.

Солнечный луч, коснувшись Луки, известил о начале дня. Очнувшись, он заметил, что небо сплошь голубело над вершинами леса. Плоский валун, похожий на панцирь гигантской черепахи, продолжал мирно покоиться невдалеке. Лайма все еще пребывала в своем тягучем и защищенном мире.

Подойдя ближе, он попытался достучаться к ней – тщетно. Потом, вспомнив о мысленном контакте, бывшем у них в теле морского чудища, он напряженно стал передавать ей свое ощущение безопасности. В какой-то момент он понял, что она услышала его. Никакого подтверждения не было, просто возникла уверенность, что Лайма его поняла.

Он отступил на шаг; было любопытно посмотреть со стороны, как быстро происходит то, что с ним самим, казалось, длилось мгновения. Он заметил, что каменная незыблемость черепашьего панциря вдруг стронулась, стала опадать – и взвилась в высоту единым всплеском жидкой плоти. Все; напротив стояла Лайма – совершенная и без изъянов – и с мучительным вниманием оглядывалась по сторонам.