«Слово» митрополита Илариона — исключительно богатое смыслом творение, и его не так легко освоить и понять. Иларион с самого начала противопоставляет иудаистскому Закону, господствовавшему в Хазарском каганате, Христову Благодать. Закон когда-то открылся — через пророка Моисея («Закон, Моисеем данный») еврейскому народу, народу древнего Израиля. Он был дан как «предуготовление истине и Благодати»:

Да обвыкнет в нем человеческое естество, от многобожия идольского уклоняясь, в единого Бога веровать.

Но когда Благодать явилась в Христе, большинство иудеев не приняло Его:

Ибо иудеи о земном радели, христиане же — о небесном.

Их самоутверждение иудейское скупо от зависти, ибо не простиралось оно на другие народы, оно стало лишь для иудеев.

И потому пришел Спаситель и не был принят израильтянами.

Напряженность и остроту полемики с иудейством в «Слове» митрополита Илариона просто невозможно понять, если не видеть в этом своего рода «продолжение» борьбы с порабощавшим сравниfельно недавно Русь Хазарско-иудейским каганатом.

Выше отмечалось, что в «Повести временных лет» о хазарах говорится кратко и «спокойно». Но к 1110-м годам, когда составлялась «Повесть», прошло уже полтора столетия со времени похода Святослава на Итиль. А «Слово» митрополита Илариона слушали или, по крайней мере, могли слышать внуки и даже младшие сыновья тех воинов, которых вел Святослав (этим воинам, допустим, было тогда, в середине 960-х годов, по двадцать лет; поздние сыновья их могли родиться в конце 990-х годов и стать зрелыми мужчинами к 1049 году, когда Иларион произнес свое «Слово»). А память внуков о делах дедов (не говоря уже о памяти сыновей) обычно еще всецело свежа.

Поэтому Илариону не нужно было в своем «Слове» упоминать о Хазарском, каганате — тем более что он, говоря о Владимире (по христиански Василий) и Ярославе (Георгий), называет их «каганами» — то есть высоким (имперским) титулом, перешедшим к киевским князьям после упразднения ими итильского каганства.

В конечном счете можно сказать, что Иларион в своем «Слове» как бы утверждает русское христианство (и его государственность) на развалинах, на руинах поверженного хазарского иудаизма и его государственности.

Подчас у иных читателей вызывает недоумение тот факт, что первоначальное христианство воздвигалось именно в Иерусалиме, который был центром, средоточием иудаизма. Этим людям представляется, что христианство могло и должно было родиться где-нибудь в другом месте, на некоей «нейтральной» почве. Но это, если вдуматься, ничем не оправданное «предположение», ибо христианство, возвестившее устами апостола Павла, что «нет различия между Иудеем и Еллином, потому что один Господь у всех… Неужели Бог есть Бог Иудеев только, а не и язычников? Конечно, и язычников» («Послание к Римлянам», гл. 10, стих 12; гл. 3, стих 29), должно было утвердиться именно на отрицании иудаистской концепции одного «избранного народа».

И митрополит Иларион (кстати сказать, опиравшийся в своем «Слове» прежде всего на ряд «Посланий» апостола Павла) как бы заново «повторил», «воскресил» ситуацию рождения первоначального христианства, утверждая христианскую Русь на отрицании иудаистской Хазарии…

Лев Николаевич Гумилев — интереснейший современный историк и мыслитель. Он, сын поэтов Николая Гумилева и Анны Ахматовой, сформировался в атмосфере высокой и вольной мысли. В своих работах он так или иначе развивает идеи сложившейся после 1917 года в эмиграции замечательной школы русских историков (Г.В. Вернадский, С.Г. Пушкарев, Н.С. Трубецкой, П.Н. Савицкий и др.), которые называли себя «евразийцами».

Из книги Л.Н. Гумилева, изданной в 1989 году, отобраны фрагменты, относящиеся к истории взаимоотношений Руси и Хазарского каганата. Должен признаться, что с некоторыми суждениями и идеями Л.Н. Гумилева я не согласен и мог бы их оспорить. Но, как я полагаю, иной взгляд, иная оценка той столь уже давней эпохи расширит кругозор читателей, поможет им обрести более объемное, более многостороннее представление об этой эпохе.

Когда речь идет о событиях и лицах тысячелетней (и более) давности, их воссоздание в историческом труде неизбежно имеет черты гипотезы, предположения, вероятности. И здесь очень важны, даже необходимы разные гипотезы; в конце концов, убедительно то представление об отдаленном прошлом, которое исходит из ряда различных его «картин» и стремится увидеть в этих «картинах» нечто наиболее существенное — то, в чем они объединяются. Именно потому в эту книгу о «хазарском» периоде истории Руси включены и фрагменты из трактата Л.Н. Гумилева.

Но, конечно, следует прежде всего вглядеться в те поэтические творения, которые так или иначе запечатлели в себе события и атмосферу отделенной от нас целым тысячелетием исторической эпохи.

Публикуется по изданию: Кожинов В. В. История Руси и русского Слова. (Опыт беспристрастного исследования). — М., «Алгоритм», 1999.

«…удивляюсь, как мог Карамзин написать так сухо первые части своей «Истории», говоря об Игоре Святославе. Это героический период нашей истории».

Пушкин, 1827 год

И бытие, и сознание любого народа уходят своими корнями в «доисторические» времена, длившиеся тысячелетиями. Это с очевидностью предстает, например, в содержании русского героического эпоса — богатырских былин, которые являют собой ценнейшую часть начальной стадии развития национальной культуры. Один из ярких исследователей этого эпоса (более известный как создатель выдающихся исторических романов) Дмитрий Балашов полагает, что истоки тех или иных былин восходят еще к V–III векам (или даже к VII (!) веку[193]до нашей эры, хотя и делает существенную оговорку: «История военных славян археологами прослежена пока в глубь времени лишь до IV в. н. э. Далее начинается область гипотез». (Там же, с. 17.)

Русский героический эпос, конечно же, вобрал в себя те или иные образы и мотивы, сложившиеся еще в общеславянскую, праславянскую и даже дославянскую (общеиндоевропейскую) эпохи, то есть за много столетий до того времени, когда эпос этот действительно стал формироваться. Но вместе с тем едва ли можно оспорить, что необходимо все же разграничивать эпос в собственном смысле слова и те элементы сознания и творчества, которые предшествовали его формированию, а войдя в него, обрели совсем уже иной смысл и значение.

Известнейший современный специалист в области исторической теории эпоса, давно вписавшийся во всемирный контекст этой теории, Е.М. Мелетинский (между прочим, отнюдь не принадлежащий к «патриотическому» направлению), основательно доказывает, что «героический эпос в отличие от народной сказки тяготеет к историческим, национальным, государственным масштабам. Его история тесно связана с процессом формирования народностей и древнейших государств… Эпос… наполнен… патриотическим пафосом. В частности, мифологические образы (по мере того как племенное сознание в связи с этнополитической консолидацией поднимается до государственного и национального) постепенно вытесняются историческими. Поэтому эпос в известном смысле всегда историчен. Даже в мифологических образах эпос выражает народный взгляд на историю…»[194]