— Прямо кровь в жилах стынет, — заметил Зибен.

— Он умный парень, — кивнул Друсс. — Он знает, какие испытания ждут впереди, и загодя внушает им гордость. Теперь они будут драться за него, как черти.

— Не знал, что ты понимаешь по-надирски!

— А тут и понимать нечего — и так ясно. Он послал Лин-цзе пустить врагу кровь. Одержать победу. Связать их воедино. Сейчас он, не иначе, говорит им, что все они герои и запросто выстоят против любого войска. Что-то в этом роде.

— И они выстоят?

— До первых потерь судить нельзя, поэт. Войско — это как меч. Нет смысла испытывать клинок, пока он не пройдет через огонь.

— Да, да, да, — нетерпеливо произнес Зибен, — но что ты думаешь, если оставить пышные сравнения в стороне? Ты знаешь людей, и я доверяю твоему суждению.

— Этих людей я не знаю. Ребята они, конечно, злые, но недисциплинированные, к тому же суеверные. У них нет героической истории, на которую они могли бы опереться в трудный час. Они никогда еще не побеждали готиров. Все зависит от первого дня битвы. Если мы переживем его, можешь спросить меня снова.

— Ох, как же ты мрачен сегодня, дружище. В чем дело?

— Это не моя война, поэт. Я ничего к ней не чувствую, понимаешь? Я дрался вместе с Ошикаем и знаю, что ему наплевать, какая участь постигнет его кости. Мы собираемся биться ни за что и ничего этим не достигнем, кто бы ни победил.

— А вот тут ты, пожалуй, ошибаешься, старый конь. Не зря они постоянно толкуют о Собирателе. Ты говоришь, что у них нет истории, на которую они могли бы опереться, — так, может быть, отсюда она и начнется? — Зибен подтянулся и сел на парапет, глядя на своего друга. — Да ты и сам это знаешь. Дело не в этом, правда? Есть другая причина, глубже.

Друсс с кривой улыбкой огладил свою черную бороду.

— Верно, есть. Они мне не по нраву, поэт, — вот и все. Нет у меня теплого чувства к этим кочевникам. Я не знаю, как они думают и что чувствуют, но одно знаю крепко: думают они не так, как мы.

— Но ведь Нуанг и Талисман тебе нравятся, а они оба надиры.

— Да, хоть я не понимаю, почему это так.

— Понять нетрудно, Друсс, — хмыкнул Зибен. — Ты дренай по рождению и воспитанию, а стало быть, стоишь выше прочих народов. Так ведь нас учат. Мы — просвещенные люди в мире, населенном дикарями. Тебе не составляло труда сражаться за вентрийцев, потому что они такие же, как мы, — круглоглазые и высокие, и боги у нас общие. Но надиры происходят от чиадзе, и нас с ними ничто не роднит. Мы как кошки и собаки. Или волки и львы, если тебе угодно. Но по-моему, ты заблуждаешься, полагая, что они думают и чувствуют не так, как мы. Просто они свои мысли и чувства проявляют по-другому. Их учили так, нас иначе.

— По-твоему, я такой узколобый? — возмутился Друсс.

— Конечно, узколобый — так тебя воспитали, — засмеялся Зибен. — Но ты хороший человек, Друсс, и это нисколько не влияет на твое поведение. Может, дренайские догмы и вбиты тебе в голову, но сердца они не затронули. Поэтому ты нигде не пропадешь.

Друсс успокоился, ему полегчало.

— Надеюсь, что ты прав. Мой дед был убийцей-душегубом; его злодейства до сих пор не дают мне покоя. Я всегда боялся стать виновным в таких делах. Всегда боялся стать на неправую сторону. Вентрийская война была справедливой — я в это верил, и это для меня много значило. Теперь страну возглавляет Горбен, а он самый великий человек из всех, кого я знал.

— Возможно, — с сомнением ответил Зибен. — История рассудит его лучше нас с тобой. Что же касается предстоящего, успокой свою совесть. Это святилище, и здесь лежат кости величайшего надирского героя. Все племена почитают это место. Солдаты же, которые идут сюда, служат безумному императору и собираются осквернить святыню с единственной целью унизить кочевников, поставить их на место. Исток знает, как я ненавижу насилие, но сейчас мы на правой стороне, Друсс. Клянусь небом, это так!

Друсс стиснул его за плечо.

— Ты заговорил прямо как воин, — широко ухмыльнулся он.

— Это потому, что враг еще не пришел. Когда они явятся, ищи меня в бочонке из-под муки.

— Так я тебе и поверил.

В каморке рядом с будущим лазаретом Зусаи слушала, как Талисман и Лин-цзе обсуждают недавнюю вылазку. Внешне они мало походили друг на друга. Лин-цзе высок ростом, и его серьезное лицо выдает смешанную кровь: уголки глаз лишь слегка приподняты, скулы и челюсти тяжелые. У чистокровных надиров волосы черны, как вороново крыло, у Лин-цзе же проглядывает рыжина. А вот Талисман, чьи волосы стянуты в тугой хвост, надир до мозга костей — кожа у него бледно-золотая, лицо плоское, темные глаза лишены всякого выражения. И все же, думала Зусаи, их роднит нечто, не имеющее отношения к телесному сходству, — нечто невидимое, делающее их братьями. Что же это — совместные годы в Бодакасской Академии или желание вновь увидеть надиров гордыми и свободными? Возможно, и то, и другое.

— Они будут здесь завтра к полудню. Не позже, — сказал Лин-цзе.

— Мы сделали все, что в наших силах. Воины не могут быть готовыми более, чем теперь.

— Но выдержат ли они, Талисман? Я никогда не слыхал ничего доброго об Остром Роге. Что до Одиноких Волков, им, похоже, не по себе без своего вожака. И каждое племя держится на особицу.

— Они выдержат. Что касается слухов насчет Острого Рога, то хотел бы я знать, что они слышали о Небесных Всадниках. У нас не в обычае говорить хорошо о враждебных племенах. Хотя я заметил, что о Летучих Конях ты не сказал ничего худого. Не потому ли, что их возглавляет наш друг Квинг-чин?

Лин-цзе нехотя улыбнулся:

— Вижу, к чему ты клонишь. Вот дренай, похоже, хороший боец.

— Это так. Я побывал с ним в Пустоте, друг, и поверь: его мастерство вселяет в душу трепет.

— И все же мне не по душе видеть гайина в наших рядах. Друг ли он нам?

— Друг ли он надирам? Нет. Друг ли он мне? Быть может. Я рад, что он здесь. От него веет несокрушимостью. — Талисман встал. — Ступай отдохни, Лин-цзе. Ты это заслужил. Хотел бы я видеть, как ты и твои воины прыгали через пропасть. В тот миг вы поистине были Небесными Всадниками. Об этом будут петь долгие годы.

— Если мы будем живы, генерал.

— Тогда надо постараться — я хочу услышать эту песню.

Мужчины обменялись рукопожатием, и Лин-цзе, поклонившись Зусаи, вышел. Талисман тяжело опустился на сиденье.

— Ты устал больше, чем он, — сказала Зусаи. — Это ты нуждаешься в отдыхе.

— Я молод и полон сил, — устало улыбнулся ей Талисман.

Зусаи опустилась на пол рядом с ним, положив руки ему на колени.

— Я не пойду с Носта-ханом. Я долго думала и вот решила. Я знаю, у надиров принято, чтобы отец сам выбирал мужа для дочери, но мой отец не был надиром, и дед не имел права обещать меня кому-то. И я говорю тебе, Талисман: если ты заставишь меня уйти, я буду ждать вестей о тебе, если же ты умрешь...