Рита Ковач.

СЕРТИФИКАТ О КРЕЩЕНИИ

Идите, учите все народы,

крестите их во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Матф., 28:19

Настоящим удостоверяется, что Маргарита Ковач была крещена во имя Отца и Сына и Святого Духа тринадцатого дня января года нашего Господа тысяча девятьсот девяностого.

Пастор (подпись)

Священник Д. Чепмен

1990 г., Хайфа.

Из письма Риты Ковач Агнессе Видоу в Иерусалим

…благодарю тебя за прекрасную Библию, которую ты мне подарила. Но, к сожалению, она слишком тяжела для моих рук. Стол слишком узкий, и когда я кладу ее, неудобно читать. Мне удобнее держать в руках тонкую книгу.

Нет ли такого издания, которое состоит из отдельных выпусков? Я бы хотела иметь Евангелия и Апостольские послания в виде тоненьких книжек. Конечно, идеально были бы кассеты. Но, честно говоря, я предпочла бы по-польски. Не могу сказать, что я хорошо понимаю по-английски со слуха. Тем более что слух стал портиться. Зрение тоже не улучшается. Но знаешь, дорогая Агнесса, никогда в жизни я не чувствовала такого обновления жизни, как сейчас. Действительно — “born again!”.

Есть еще один вопрос, который меня беспокоит. Бог столько мне дает — а я не могу сейчас ничего, кроме как благодарить Его в сердце. И всех вас, мою подлинную семью. Мне хотелось бы тоже принимать участие в церковной жизни, но пенсия у меня очень маленькая. Дело в том, что я отказалась принимать деньги от Германии: я не взяла компенсации, которую они выплачивали после войны узникам гетто, и тем более не хотела иметь от них пенсии. Нет таких денег, которые могли бы компенсировать жизни убитых людей. Немцы выплачивают деньги тем, кто чудом выжил. А чудо — в руках Господа, а не немецкого правительства. Я не одобряю тех людей, которые берут эти деньги — это «цена крови». В результате от моей небольшой пенсии мне на личные нужды остается 200 шекелей в месяц. Это немного, но я трачу деньги на необходимые мелочи, иногда на книги, и все, что я могу пожертвовать, — 5 шекелей в неделю, что составит 20 в месяц. Мне очень жаль, но больше у меня никак не получится. Конечно, я могла бы взять у Эвы, но, во-первых, я ничего не хочу от нее брать, а во-вторых, это будет уже не мое пожертвование, а Эвино.

1970 г., Хайфа.

Письмо Даниэля Штайна племяннице Рут

Милая Рут!

Пишу я тебе не просто так, ни с того ни с сего, а после вчерашнего разговора с твоими родителями. Был день рождения твоей мамы, и я приехал ее поздравить. За столом говорили почти исключительно о тебе. Ты была просто в центре внимания. Даже не столько ты сама, сколько твой отъезд в театральную школу. Стоял ужасный шум, потому что столкнулись самые крайние точки зрения на профессию актера. Твой отец, как ты догадываешься, ругал актеров, потому что они не делают ничего полезного, и даже договорился до того, что твоя мать, работая птичницей на ферме, принесла больше пользы для человечества, чем актер Грегори Пек. Откуда он взял этого Грегори Пека, что он так ему не угодил? Милка же всплеснула руками, захохотала и объявила, что с большим удовольствием поменялась бы с Грегори Пеком местами. Тут влезла Милкина подруга Зося, сказала, что всю юность мечтала быть актрисой, и что ее отец до войны не дал ей поступить в театральную труппу, куда ее приглашали, и что у тебя, Рут, будет большая артистическая карьера, потому что ты на детском спектакле лучше всех изображала Эсфирь! Муж Зоси Рувим рассказал, как плохо кончила его двоюродная сестра, которая однажды случайно снялась в кино, а потом всю жизнь пыталась сняться еще раз, но ей это не удалось, и она сошла с ума и утопилась. Потом рассказали еще несколько поучительных историй, и я тоже внес свой вклад, рассказав о моем знакомом из Кракова, Кароле Войтыле, который в молодые годы был актером и драматургом, а потом сделал большую карьеру — он теперь епископ в Польше. Раздраженный Рувим сказал, что если бы Войтыла был талантливым актером, ему не пришлось бы идти в попы, потому что это тоже поступок сумасшедшего, как и в случае с его двоюродной сестрой.

Это мне показалось слегка обидным, но я промолчал. Все-таки мое оправдание в том, что у меня никогда не было артистических дарований. И тут поднялся еще больший шум: за столом решили, что у меня как раз были большие дарования, потому что я столько времени служил у немцев и так хорошо играл чужую роль, что мне удалось спасти свою собственную жизнь и еще многих людей. Представь себе, тут вдруг все примирились, и твоя артистическая судьба перестала казаться такой уж безнадежной, потому что дает возможность решать жизненные проблемы не лобовым путем, а каким-то особо хитрым, артистическим. В общем, вечер удался.

Что же касается меня, я очень рад, что ты выдержала свой экзамен и учишься профессии. Напиши, когда начнется учеба. Я буду рад получить от тебя весточку. Твое последнее письмо меня очень порадовало. Франция прекрасная страна, и это большое счастье, что ты поживешь там несколько лет, овладеешь в совершенстве французским, увидишь европейскую жизнь и вернешься домой с новым опытом. Особенно меня радует, что ты будешь свободно владеть французским. Я знаю довольно много разных языков, но признаюсь тебе, что все языки я знаю плохо. Я не могу читать Шекспира на английском, Мольера на французском, а Толстого на русском. Я убежден, что каждый новый язык расширяет сознание человека и его мир. Это как будто еще один глаз и еще одно ухо. И новая профессия тоже расширяет человека. Даже профессия сапожника. Знаю по себе. Работай, моя деточка, не ленись. Будь актрисой. Когда я увижу возле автостанции большую афишу с твоей дорогой мордочкой, я буду очень рад! Пусть в нашей семье будет и актриса!

Целую тебя, Даниэль.

1981 г., Кфар Саба.

Тереза — Валентине Фердинандовне

Дорогая Валентина Фердинандовна!

Представилась редкая возможность послать Вам письмо, которое не будет вскрыто и ощупано. Его привезет знакомая Вам женщина по очень сложному маршруту. Она все расскажет.

Постепенно начинаем привыкать и к той колоссальной перемене в нашей жизни, которая произошла, и к новым обстоятельствам. Самое поразительное — искушения почти оставили меня. Мне стало легко молиться, и ночные пробуждения, прежде столь мучительные, теперь выливаются в теплую молитву. Иногда, когда Ефим слышит, что я поднялась, он присоединяется ко мне, и эта общая молитва дает нам обоим большое утешение. Не скрою от вас, что мы встретились здесь с первого же шага с большими проблемами, к которым оказались не готовы.

Жизнь свою в Израиле мы начали с обмана. Ефим по приезде, заполняя иммиграционный лист, в графе «Вероисповедание» написал «атеист». Я, после некоторых колебаний, последовала его примеру. В бумагах мы числимся супругами, и я не хотела создавать ему дополнительных трудностей и скрыла свое вероисповедание не ради себя, а ради него. Нас поселили в ульпан, языковую школу с общежитием — для изучения языка и адаптации. Собственно, этого можно было избежать, потому что Ефим прекрасно знает иврит, но его знание — книжное, и тот язык, на котором говорит народ, не так легко понимать со слуха. Зато я как младенец чиста — ни единого слова. Мы живем в Кфар Сабе, у нас крохотная квартирка, к счастью, двухкомнатная, так что у каждого своя келья, и после моих коммунальных соседей я чувствую себя здесь счастливой.