Угличане не могли указать точное место захоронения Дмитрия. Могилу «долго не обрели и молебны пели и по молебны само явилось тело: кабы дымок из стороны рва копа-нова показался благовонен, тут скоро обрели». Устранив с этого известия агеографический налет, писал С.Ф. Платонов, получим бесспорный факт – заброшенной, даже потерянной могилы. Бесспорность этого факта, однако, вызывает сомнения.

Дмитрия похоронили в Преображенском соборе, и если его могилу не могли найти, значит, она была разорена. Отрепьев не осмелился осуществить публичную инсценировку с телом «поповича». Но он втайне повелел выбросить тело царевича из собора. Гроб закопали во рву, за стенами угличского кремля, не поставив даже простого креста.

Планы самозванца оскорбили Марфу Нагую до глубины души. Чтобы не допустить надругательства над прахом единственного сына, она обратилась за помощью к боярам. Вмешательство бояр заставило Лжедмитрия отказаться от публичной инсценировки. Но его повеление было выполнено без лишней огласки.

Бояре оказали услугу Марфе отнюдь не бескорыстно. Царица стала орудием их интриг. Заступившись за сыновнюю могилу, она должна была признаться, что царь – не ее сын. С лица старицы спала маска любящей матери.

События в Угличе показали, что Марфа Нагая обладала сильным характером и неукротимым нравом. По-видимому, ее влияние на мнимого сына было очень велико.

Накануне опричнины царь Иван велел вставить в летопись свои речи к думе, записанные им по памяти. Тяжело больной государь будто бы обратился к верным людям с такими словами: «…чего испужалися? али чаете бояре вас пощадят? вы от бояр первыя мертвецы будете!., не дайте боярам сына моего извести».

Страх перед боярской крамолой обуревал также и мнимого сына Грозного. В Москве много говорили о том, что прощение Шуйскому выхлопотали вдова Грозного, братья Бучинские и другие польские советники «Дмитрия». Молва лишь отчасти соответствовала действительности.

Сохранилось тайное письмо главы Канцелярии Яна Бучинского к царю. Советник напомнил самодержцу недавний разговор: «Коли яз бил челом вашей царской милости о Шуйских, чтоб их не выпущал и не высвобождал, потому как их выпустить, и от них будет страх… и вы мне то отказали, что наперед всего Богу ты обещал того ся беречи, чтоб ни одной хрестьянской крови не пролилося».

Будучи личным другом самозванца, Бучинский объяснялся с полной откровенностью. Он решительно противился освобождению Шуйских по той причине, что «от них будет страх».

Лжедмитрий I сделал все, чтобы покончить с могуществом Шуйских. Обладая развитой интуицией и чувствуя страх, самозванец по собственной воле никогда бы не вернул опальных из ссылки, если бы в дело не вмешались влиятельные лица. Современники указывали на Марфу Нагую. Отрепьев понимал, сколь опасна для него любая размолвка, а тем более раздор с названой матерью.

Отрепьев не только простил Шуйского, но и сосватал ему свойственницу Нагих, назначив свадьбу через месяц после своей. Боярин получил из рук Лжедмитрия, кроме своих старых вотчин, и волость Чаронду, ранее принадлежавшую Д.И. Годунову. Родство с Шуйскими отвечало честолюбивым устремлениям Марфы.

Марфа должна была заплатить высокую цену за помощь бояр в деле с могилой сына в Угличе. Бояре использовали авторитет ее имени, чтобы скомпрометировать самозваного царя в глазах короля. События развернулись одновременно или вскоре после освобождения из тюрьмы Шуйских.

Польский гетман Жолкевский сообщил в своих записках, что Марфа Нагая через некого шведа подала королю весть о самозванстве царя. Можно установить имя шведа, исполнившего поручение Марфы и ее единомышленников. Им был Петр Петрей. Бояре выбрали его потому, что Петрей был лично известен Сигизмунду III и к тому же находился на царской службе в Москве. При свидании с Сигизмундом III Петрей заявил, что Лжедмитрий «не тот, за кого себя выдает», и привел факты, доказывавшие самозванство царя. Швед рассказал королю о признании царицы Марфы, а также сослался на мнение посла Гонсевского, только что вернувшегося из Москвы и «имевшего такие же правдивые и достоверные сведения о Гришке, как и сам Петрей».

Разговор двух шведов был коротким. Выслушав гонца, король молча вышел из комнаты. Вскоре он через канцлера Льва Сапегу приказал Петрею, если ему дорога жизнь, помалкивать.

Петрей получил аудиенцию в первых числах декабря 1605 г., когда король праздновал свадьбу с Констанцией. Сам Сигизмунд подтвердил, что именно в дни свадьбы московские бояре вступили с ним в переговоры насчет свержения Отрепьева.

Невозможно усомниться в том, что Нагая ничего не предпринимала без ведома братьев. У них она искала помощь в первую очередь, когда предприняла отчаянные попытки спасти могилу сына. Нагие занимали особое место в думе. В списке «сената» Лжедмитрия значились конюший великий Михаил Федорович Нагой и четверо бояр Нагих.

Шуйские попали в самую гущу заговора. Князь Василий не только присоединился к заговорщикам, установившим тайные контакты с Марфой Нагой, но и возглавил дело. Шуйский стяжал славу мученика, борца против зловредного еретика. Будучи мастером интриг, он постарался ускорить развязку.

Союз Нагих и Шуйских имел давнюю историю. В правление Бориса Годунова они объединились, чтобы отстранить от власти правителя. Однако ситуация изменилась. Нагие были безмерно возвышены «вором» и не желали его гибели. Заговорщики Шуйские и Голицыны не имели оснований посвящать Нагих во все свои планы.

Вскоре после шведа Петрея в Краков прибыл царский гонец Иван Безобразов. Он должен был вручить Сигизмунду III грамоты московского царя. Кроме официального поручения, ему предстояло выполнить секретное задание, которое он получил от бояр, тайных врагов Лжедмитрия. Любая огласка могла привести на эшафот и гонца, и его покровителей.

Безобразов был принят в королевском дворце и от имени своего государя испросил у Сигизмунда III «опасную» грамоту на проезд в Польшу московских великих послов. Грамота была вскоре изготовлена, но гонец, следуя инструкции, отказался принять ее из-за того, что в ней был пропущен императорский титул «Дмитрия». Перед отъездом московит, улучив момент, дал знать королю, что имеет к нему особое поручение от бояр Шуйских и Голицыных. Король доверил дело пану Гонсевскому. Его свидание с Безобразовым было окружено глубокой тайной. Но ближайшие советники Сигизмунда III получили своевременную информацию о переговорах. Гетман Жолкевский поведал о них миру в своих мемуарах. Устами Безобразова московские вельможи извещали короля о намерении избавиться от обманщика и предлагали царский трон сыну Сигизмунда Владиславу. Гонец говорил о царе в таких выражениях, которые поразили Гонсевского. Бояре укоряли короля в том, что он дал Москве в цари человека низкого и легкомысленного, жаловались на жестокость Лжедмитрия, его распутство и пристрастие к роскоши и под конец заключали, что обманщик недостоин Московского царства. Гонец Иван Безобразов не имел нужды прибегать к околичностям и дипломатии, так как бояре еще раньше установили прямой контакт с королем и успели оказать ему некоторые услуги.

Польский король Сигизмунд III (1566–1632). Портрет работы Я. Трошеля (1610-е годы)