— Я всегда знала, что ты будешь счастлива, потому что ты хорошая, — сказала Карен.

— Я вовсе не хорошая.

— Мне так стыдно за то, что я натворила в прошлый раз! — выпалила Карен, схватив Элизабет за руку. — Ты простишь меня?

Элизабет онемела от изумления: стыдно?! Карен в жизни не стыдилась своих поступков. Потом ее осенило: весь сегодняшний день — фальшивка. Карен что-то нужно, и она ждет удобного момента, чтобы попросить.

Только мама когда-то учила, что если человек извинился, то его следует простить, как ни сильна обида. Элизабет крепко обняла Карен и прижала к себе. Выпустить сестру из объятий мешали не эмоции, а их отсутствие, она обнимала словно не сестру, а рулон ткани. Не зная, когда же финал этой сцены примирения, Элизабет смотрела поверх головы Карен на старух, которые вязали и болтали возле своих коттеджей, и детей, кувыркающихся на ограждении променада.

— Спасибо, — наконец кротко прошептала Карен.

К отелю сестры шли молча.

Элизабет надела новое платье и опаловые серьги, которые подарил Джордж. Она купила кашемировый жакет и дорогую помаду, надеясь, что хоть раз и хоть в чем-то не уступит Карен.

На других посетителей ресторана Карен смотрела с презрением.

— Сколько денег и времени я потратила на тряпки и безделушки! Женщины, которые наряжаются в пух и прах — полные ничтожества. Слава богу, теперь я понимаю: чтобы быть красивой, женщине нужны лишь здоровье и дети!

Размышления вслух предназначались не сестре, но опаловые серьги и помада оттенка «Коралловый секрет» вдруг показались глупыми и безвкусными.

Карен слишком много пила и пререкалась с парой за соседним столом.

«Juden!» — процедила она, не удосужившись понизить голос. Заявила, что старый джентльмен на нее глазеет. Это, мол, оскорбляет не только ее, но и его жену! Жена испугалась, а седовласый джентльмен извинился, сказав, что Карен неправильно его поняла. Он давно интересуется Германией и всего лишь хотел пригласить Карен и Элизабет за свой столик. Все гости ресторана следили за ссорой разинув рты.

«Даже если бы старик впрямь глазел на Карен, что удивительного? — подумала Элизабет. — Такую красоту и безвкусной блузкой не испортишь».

Когда сестры поднялись к себе, было уже поздно. Пока Элизабет искала ключи, Карен прислонилась к двери. В номере заранее включили свет и расстелили постель. Карен не без труда переступила порог, скинула туфли, вытащила шпильки из волос и дернула блузку. Половина пуговиц вылетела из петелек, и Карен, безуспешно повозившись с остальными, стащила блузку через голову и швырнула на пол. Пошатываясь, она застыла у кровати, светлая кудряшка упала на щеку. Карен резко села, потом рухнула на подушки, и, пока засыпала, из глаз ее текли слезы, мешаясь с тушью.

Элизабет погасила лампу на прикроватной тумбочке. Из-за чего бы ни плакала Карен, плакала она о себе.

Когда-то давно Элизабет могла спать только вместе с сестрой. Она хорошо помнила, как бежала по холодному линолеуму кэтфордской спальни — скорее, скорее, чтобы страшные тени не схватили за пятки! — как прыгала в постель и старалась устроиться поближе к Карен. Прижиматься строго запрещалось: сестру это злило. Не хватало одеяла, приходилось сворачиваться калачиком и довольствоваться плоским уголком подушки, и все равно рядом с Карен спалось слаще всего.

Элизабет ушла в свой номер, разделась и раздвинула шторы. Ночь выдалась безлунная. Мрак разбавляли только желтые огоньки ламп на рыбацких лодках, очень похожие на упавшие в море звезды. Карен снова захныкала, и Элизабет закрыла дверь между номерами.

Утром море побурело, на волнах появились барашки. Заросший травой променад пустовал, в окно стучал дождь, ветер приносил соленые брызги. Элизабет накинула халат и, глядя в окно, гадала, чем занимаются Джордж и Кристина. Она тосковала по дому.

В десятом часу Элизабет постучалась к Карен, ожидая увидеть номер в душном полумраке. Ничего подобного — Карен раздвинула занавески и настежь открыла балконные двери. Дождевые капли летели в комнату, щедро смачивая ковер и блестящий пол. Карен стояла в одной ночной рубашке.

— Господи, Карен, ты же пневмонию схватишь! Да и ковер портить незачем.

— Слушай, я же за все плачу, — напомнила Карен.

Элизабет закрыла балкон, придвинула к столу тележку с завтраком, сняла с блюд крышки, расставила тарелки и чашки.

— Есть тосты, кипяток, джем… Грейпфрут хочешь? А вот мармелад!

— Я должна тебе кое-что сказать.

— Вот молоко, вот сливки…

— Заткнись! — Карен стукнула по столу так, что зазвенела посуда. — Суетишься, как курица на яйцах! Вечно ничего не слышишь, потому что слушать не желаешь.

Впервые за много лет Элизабет почувствовала, как в душе захлопнулась невидимая дверь. Она ведь не обязана это терпеть. Можно встать и уйти.

— Ты выслушаешь меня?

— Да.

— Я отдам Антье тебе, — сказала Карен.

Элизабет услышала, но что тут ответишь? Она взяла заварочный чайник, поставила на место, передвинула молоко и сняла крышку с серебряного блюда. В голове была полная каша.

— Ты будешь любить ее ради меня, поэтому я тебя и выбрала. — Карен частила: выступление перед сестрой было явно отрепетировано. — Я надеялась, что Артур ничего не узнает, но сейчас скрывать бесполезно. В его семье ошибок быть не должно, это плохо сказывается на карьере. Ему нельзя иметь жену, которая совершила… Которая позволила себе неверность. Он, то есть мы… воспитываем ребенка, а ребенок… этот ребенок не немец. Поэтому ее заберешь ты.

Тишина легонько плескалась в стены. Элизабет разлила чай по чашкам — как-то негоже, чтобы он остывал.

— У вас же есть Штефан, а с Антье что не так? Между ними нет разницы. — Элизабет поставила чайник на столик. Она забыла налить молока. Карен рассердится, мелькнула глупая мысль.

— Между ними есть разница. Она дочь Майкла.

Словно со стороны Элизабет смотрела, как ее рука берет тост. Это невозможно — и неизбежно. Майкл никогда ей не принадлежал. Она размешивала сахар и была бестелесна, точно звон ложки о чайную чашку.

— Не молчи! — повысила голос Карен. — Ты слышишь меня? Антье еврейка, ей нельзя оставаться в Германии.

Из коридора донеслись приглушенные голоса, потом удаляющиеся шаги и хлопок двери.

— Потому что я должна подавать пример, — сказала Карен, словно Элизабет что-то спросила. — Из-за Артура я должна быть правильной. Мы все строим для Германии чудесное будущее, и фюрер говорит, что каждый должен отдать часть себя, каждый должен принести жертву.

— Хватит, Карен! Хватит нести чушь! Ты всегда говорила, что каждый должен жить так, как хочет. Почему ты мне не сказала? Как ты могла не сказать?

Карен встала и подбрела к окну. Остановилась в луже дождевой воды, прижала к стеклу ладони.