Расследование всех обстоятельств смерти Михоэлса и Голубова-Потапова оперативной группой МВД СССР продолжалось почти месяц. Ее отчет в форме докладной записки Главного управления милиции МВД заместителю министра внутренних дел генерал-полковнику И. А. Серову был датирован 11 февраля 1948 г. Полный текст этой записки был опубликован в 1996 г.[150]По ее содержанию можно предположить, что следствие обстоятельств гибели Михоэлса уже было взято под контроль МГБ. С одной стороны, докладная записка констатирует, что «никаких данных о том, что Михоэлс и Голубов-Потапов погибли не от случайного на них наезда, а от каких-либо других причин, расследованием не добыто». С другой стороны, сообщается, что «трупы были обнаружены на временной малопроезжей дороге… Указанной дорогой, несмотря на то что она находится в черте города, водители автотранспорта мало пользовались, так как она проходила по пустырю и представлялась неудобной».

Не было никаких попыток выяснить, каким образом Михоэлс и Голубов-Потапов, находившиеся до 8 часов вечера в гостинице в центре города, оказались на пустыре, на окраине. По степени переваривания именно той пищи, которую погибшие ели во время ужина в гостинице, смерть наступила примерно через два часа после ужина. Экспертиза не установила и наличия алкоголя в крови умерших. Согласно записке, основные «агентурно-оперативные» мероприятия расследования было решено проводить силами 2-го Управления МГБ БССР по плану, составленному министром госбезопасности БССР генерал-лейтенантом тов. Цанавой. По линии МВД проводились лишь мероприятия «…в части выявления автомашины и водителя, совершившего наезд».

Однако это расследование не дало никаких результатов, хотя в автохозяйствах Минска были проверены все грузовые машины, около четырех тысяч, которые отсутствовали в гаражах в ночь на 13 января. Поскольку погибшие были одеты в меховые шубы, то милиция искала машины, на колесах которых могли быть прилипшие к ним волосы. Была обнаружена одна такая машина. «…Однако экспертизой, производившейся в Москве… было установлено, что волосы эти отношения к делу не имеют, так как они оказались овечьей шерстью». На этом следствие на уровне МВД СССР в Москве было закончено.

Берия в своей записке в Президиум ЦК КПСС по этому делу предлагал не только арест и привлечение к уголовной ответственности С. И. Огольцова и Л. Ф. Цанавы, но и отмену указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями участников этой ликвидации. Речь шла в этом случае о секретном указе ПВС, принятом 26 октября 1948 г. Кроме Цанавы и Шубнякова ордена за «успешно проведенную операцию» получили еще четыре работника МГБ в чине от старшего лейтенанта до полковника[151].

Обращает на себя внимание еще одно противоречие в записке Берии в Президиум ЦК КПСС от 2 апреля 1953 г. С одной стороны, по рассказу Абакумова, Сталин дал ему «срочное задание» о «ликвидации» после того, когда ему доложили о том, что Михоэлс и его друг прибыли в Минск. Михоэлс приехал в Минск утром 8 января на просмотр спектаклей местного театра, выдвинутых на присуждение Сталинской премии. Это говорит о том, что «срочное задание» было получено Абакумовым 8 или 9 января 1948 г. С другой стороны, по показаниям Цанавы, руководивший всей операцией Огольцов прибыл в Минск за день или два до приезда Михоэлса и с уже готовым планом «ликвидации».

Сергей Огольцов был арестован на следующий день после записки Берии. Лаврентия Цанаву арестовали 4 апреля 1953 г. При аресте им были предъявлены обвинения в организации убийства Михоэлса и Голубова-Потапова. Ф. Г. Шубняков был арестован раньше, в 1951 г., по делу Абакумова. Однако после ареста в конце июня 1953 г. самого Берии Огольцов и Шубняков были реабилитированы и освобождены. Огольцов не получил никаких назначений и был зачислен в «резерв МВД». Шубняков был возвращен в контрразведку, но уже как заместитель начальника. При создании КГБ в 1954 г. Шубняков стал заместителем начальника 2-го Главного управления этого ведомства[152]. Новое руководство ЦК КПСС, после «ликвидации» уже самого Берии, не стало создавать «дела об убийстве Михоэлса и Голубова-Потапова». Цанава, однако, не был освобожден, так как в прошлом он был близким другом Берии. Он под руководством Берии начинал работу еще в ЧК Грузии в 1921 г. Именно Берия назначил Цанаву наркомом внутренних дел Белоруссии в 1938 г. После расстрела Берии в декабре 1953 г. Цанава, ожидая, очевидно, такой же участи, покончил в тюрьме жизнь самоубийством[153].

14 января 1948 г. по радио было объявлено о трагической смерти в Минске народного артиста СССР Соломона Михайловича Михоэлса. В некрологе, опубликованном в газетах на следующий день, не было никаких сведений о причинах смерти. «Советский театр понес большую утрату… Умер Соломон Михайлович Михоэлс… Смерть вырвала из наших рядов…» Под некрологом, однако, не было подписей каких-либо известных государственных и партийных работников. Первой под некрологом стояла подпись Михаила Храпченко, председателя Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР, затем шли подписи председателей творческих союзов и известных артистов. Похороны погибшего артиста состоялись в Москве 16 января 1948 г. Открытый гроб с телом покойного был выставлен на сцене Еврейского театра. Гражданская панихида, на которой выступали известные деятели советской культуры и искусства, продолжалась несколько часов. На похоронах присутствовала жена Молотова Полина Жемчужина. Она была другом Михоэлса и частым посетителем Еврейского театра.

Н. Крикун, театральный критик, принимавший участие в панихиде, впоследствии вспоминал: «…На похоронах Михоэлса, гроб с телом которого стоял на сцене, обращала на себя внимание изуродованная, в кровоподтеках голова…»[154]. Вот стихотворение Переца Маркиша, прочитанное, разумеется на идиш, на гражданской панихиде по Соломону Михоэлсу.

МИХОЭЛСУ — НЕУГАСИМЫЙ СВЕТИЛЬНИК

1

Прощальный твой спектакль среди руин, зимой…

Сугробы снежные, подобные могилам.

Ни слов, ни голоса. Лишь в тишине немой

Как будто все полно твоим дыханьем стылым.

Но внятен смутный плеск твоих орлиных крыл,

Еще трепещущих на саване широком;

Их дал тебе народ, чтоб для него ты был

И утешением, и эхом, и упреком.

В дремоте львиная сияет голова.

Распахнут занавес, не меркнут люстры в зале.