Потому что это Майк убил Герби.

Как я сразу не догадался? Фрэнк размышляет об этом, когда едет по 5-му шоссе. Майк всегда хотел убить Герби. Ему было известно о драгоценностях, известно о деньгах, и он собирался воспользоваться наследством Гольдштейна, чтоб основать собственную семью. Когда они вместе ехали к Герби, Майк знал, – как не знать? – что толстяк уже мертв.

Все было спланировано заранее.

А теперь, когда федералы вновь взялись за это дело, Майк думает, что я обо всем знаю и могу его сдать. Он заметает следы, поэтому меня не должно быть, делает вывод Фрэнк.

Майк Риццо возвращается из бара, включает свет в комнате и видит, что Фрэнк Макьяно сидит в кресле с нацеленным в грудь Майка пистолетом двадцать второго калибра с глушителем.

– Привет, Майк.

Майк даже и не думает о том, чтобы убежать. Это же Фрэнки Машина, а не кто-нибудь еще.

– Фрэнки, хочешь пива? – спрашивает Майк.

– Нет. Спасибо.

– Не возражаешь, если я выпью?

– Только не «Будвайзер», – говорит Фрэнк. – А то пристрелю, не раздумывая.

– Я возьму «Курс», если позволишь, – отзывается Майк и идет к холодильнику. – «Курс Лайт». Мужчине в моем возрасте приходится думать о пузыре. Да и ты, Фрэнки, уже не мальчишка.

Майк берет бутылку с пивом, большим пальцем сковыривает крышку и усаживается на диван напротив Фрэнка.

– А ты, Фрэнки, неплохо выглядишь. Наверное, благодаря своей рыбе.

– Майк, почему?

– Что почему?

– Почему ты стучишь? Почему ты?

Майк усмехается и отпивает пива.

– Я уважал тебя, – говорит Фрэнк. – Смотрел на тебя снизу вверх. Ты учил меня, что это последнее дело.

– Сейчас все иначе. Люди изменились, они уже не такие, какими были прежде. Больше никто никому не хранит верность. Все стало другим. И ты прав – я тоже не такой, каким был. Мне уже шестьдесят пять лет, и, Господь свидетель, я устал.

Фрэнк вглядывается в него и понимает, что Майк и вправду стал другим. Забавно, думает Фрэнк, ведь я вижу в нем прежнего, а не сегодняшнего Майка. У него поседели и даже немного поредели волосы. Шее стало свободно в воротничке, и кожа сморщилась. Рука на банке тоже рука старика. На его лице морщины, которых я никогда прежде не видел. Неужели и я выгляжу так же? – размышляет Фрэнк. Неужели я обманываю себя, когда гляжусь в зеркало?

А что в комнате? Кресло протертое, диван дерьмовый. Дешевый журнальный столик, телевизор. Кофеварка, микроволновка, холодильник. И все. Не чувствуется ни любви, ни заботы, словно нежилая квартира, да и фотографий нет.

Пустое место, пустая жизнь.

Господи, неужели это и мое будущее? – думает Фрэнк.

– Я хочу дожить жизнь сам по себе, без этой нашей семьи, ясно? – говорит Майк. – Я хочу пить пиво и засыпать в собственном кресле, смотря бейсбол и листая «Плейбой». Мне до чертиков надоело мафиозное дерьмо, а это дерьмо, и больше ничего. Нет ни чести, ни верности. И никогда ничего такого не было. Мы сами себя дурачили. А теперь нам за шестьдесят, лучшая часть жизни осталась позади, так что пора взрослеть, Фрэнк. Я просто-напросто устал от всего того дерьма и больше не хочу иметь с ним ничего общего. Если ты собираешься меня застрелить, что ж, давай, стреляй. Если нет, дай бог тебе здоровья.

– Ты убил Герби, – говорит Фрэнк.

– Ты понял.

– И ты испугался, что я выдам тебя федералам – и конец твоему прикрытию. Поэтому ты меня заказал. Майк, я не собирался на тебя доносить. Я не крыса, я не ты. Если ты боишься, что я скажу федералам…

Майк смеется. Но в его смехе нет радости. Нет веселья. Его смех горький, злой, циничный.

– Фрэнки, как ты думаешь, на кого я теперь работаю?

Дейв Хансен сидит за столом в своем кабинете и смотрит в окно на дома Сан-Диего.

Дождь бьется в стекло, словно сыплет мелкими камешками. Время от времени начинает лить как из ведра, и кажется, будто стая птиц испуганно хлопает крыльями, вздымаясь в небо.

Из окна почти всегда виден океан.

И вершины Тихуаны тоже видны.

А сейчас за окном лишь дождь и туман.

Небеса плачут по Фрэнки Машине.

– Зачем? – спрашивает Фрэнк.

– Что зачем?

– Зачем федералам убивать меня?

В голове у Фрэнка звучит вопль. Бред какой-то, думает он. Федералы заказали Майку меня? Смысл-то какой? Они обращаются к Майку, Майк обращается к детройтцам. А детройтцам что от этого? Что Майк мог предложить Винсу Вене?

– Зачем, зачем? – отзывается Майк. – Мне не сказали. Сказано было сделать, и это все. Ты прав. Меня прижали из-за Герби. Сказали: если я окажу им услугу, меня оставят в Программе. Эта услуга – ты.

– Кто?

– Что значит – кто?

– Кто говорил с тобой? – спрашивает Фрэнк. – Кто поручил тебе это дело?

– Фрэнк, меня убьют, если я скажу.

Фрэнк взмахивает пистолетом, словно говоря: мол, я убью тебя, если не скажешь. Но Майк усмехается и качает головой.

– Нет, Фрэнки. Ты не такой. Это всегда тебе мешало.

Майк допивает пиво и встает.

– Мы сами загнали себя в угол. Выхода нет. Я не знаю. Ты уверен, что не хочешь пива? А я до смерти хочу еще.

Он идет в кухню.

– Эй, Фрэнки, помнишь лето семьдесят второго?

– Да.

– Хорошее было времечко, – говорит Майк, открывая холодильник. Он ухмыляется и запевает:

Есть те, что с флагом в руках рождены,

С красно-бело-синим знаменем, у-у-у,

И под звуки марша «Привет вождю»

Они лихо тебя убью-ют, боже мой…

Неожиданно он оборачивается и наставляет на Фрэнка револьвер тридцать восьмого калибра.

Фрэнк дважды стреляет ему в сердце.

Это было самоубийство.

Майку не хватило духу пустить себе пулю в лоб, поэтому он заставил меня убить его, так думает Фрэнк, выходя из дома и садясь в машину.

Майк больше не хотел жить.

Фрэнк понимает его.

Так бывает при такой жизни.

Когда мало-помалу у тебя отнимают всё.

Твой дом.

Твою работу.