– Я слушал тебя, Колас, как слушают шум дождя. Нет, я не смеюсь над тобой, не издеваюсь. Это, наоборот, похвала тебе. Вот смотри. Когда начинается дождь, то он льет как из ведра, и нам кажется, что он вообще никогда не кончится и что в тучах столько воды, что ею можно залить всю землю. Вот и мне казалось, будто ты никогда не кончишь и будто у тебя в голове столько мыслей, что тебе их хватит на целых три дня болтовни. Бормотание дождя не говорит нам ничего определенного, но, заставляя нас сосредоточиться, пробуждает тысячу смутных мыслей. Так что я слушал тебя так, как слушают дождь, – с какой-то странной тоской. Потом ты узнаешь, почему мне стало так тоскливо. А пока только скажу: мне нравится, как ты со мной сейчас говоришь. Это напоминает мне прежнее время, когда мы с тобой были одни: ты говоришь красноречиво и возвышенно, словно размышляя вслух. И тебя не волнует, что я, такой невежда, такой малограмотный, не могу быть достойным тебя собеседником. Если бы я стал уверять тебя, что понял твою теорию, это была бы неправда. Нет, всего в точности я не понял, но смысл я угадал. Когда я рассматривал картинки в медицинских книгах, то меня всегда поражало, что закрученные мозговые извилины и перепутанные кишки так похожи друг на друга. И похожи они не только на картинках. Мне кажется, что и действуют они одинаково. Умеренная и питательная еда полезна – как для мозгов, так и для кишок. Если случится запор, то надо поставить клизму, прочистить организм. Вот, Колас, я и боюсь, что ты страдаешь от серьезного несварения в мозгу. Прочисти-ка свою голову. Колас расхохотался.

– Не смейся, Колас, – сказал ему Хуан-Тигр. – Вот ты разбрасываешься доказательствами, которых у тебя хоть отбавляй, а разума у тебя не хватает. Это довольно обычная вещь, когда неразумный человек сыплет доказательствами направо и налево. Кто очень хочет что-то доказать, может доказать только одно – что не знает, на что ему решиться.

– Так оно и есть! В том-то и заключается благоразумие, что не знаешь, на что решиться. А все остальное – пустое самомнение. Я вижу, что вы меня поняли.

– Но я не самонадеянный и не пустозвон. Я знаю, на что мне решиться! Вот ты мне так торжественно заявил, что все существующее и происходящее разумно. Тоже мне изобрел велосипед! Чтобы сделать такое открытие, совсем не обязательно учиться в университете. Существование ядовитых грибов столь же разумно, сколь и съедобных. Так что же – неужели только поэтому ты станешь, не разбирая, есть и те, и другие? И болезнь, и здоровье оправданны, разумны. Но давай посмотрим, в чем причина болезни… Чтобы вместе с ней устранить и последствия. Одно дело – причины, и другое – цели, к которым устремляется всякое творение. Я хоть и не такой, как ты, образованный, но все-таки, пожалуй, имею больше прав говорить, потому что язык творится народом, а не интеллигентами: ведь у народа его язык связан с жизнью и работой, а у образованных – только с мышлением. Так что если образованные, употребляя слова, сообразуются с их происхождением, пытаясь прояснить причины явлений, то мы, простые люди, говорим, чтобы выразить словами наши стремления и намерения, нашу волю. Междометие, подмигивание, пощелкивание, ругательство для меня более естественны и выразительны, чем красноречивая, в цицероновом стиле, тирада. Я тебе говорю, что одно дело – причины, а другое – цели. И смыслом бытия, его разумностью я называю не причины, а цели. Какой смысл в болезни? Неужели в оправдании существования врачей? Разве это не смешно? Смысл жизни каждого существа – в его совершенстве, которое может быть определено и оценено только Разумом с большой буквы. В том, насколько то или иное существо приближается к совершенству, и заключается, соответственно, его разумность. Каков смысл человеческой жизни? Становиться человеком все в большей и большей степени, насколько это ему по силам. Ты же сам сказал, что Разум – он не твой, но принадлежит всему человеческому роду. Следовательно, разумным для каждого человека будет то, что, преодолев его собственную ограниченность, обратится на пользу всему человеческому роду. Все мы, люди, равны, когда речь идет о достаточной причине наших действий: ведь и деяния святого, и преступления грешника – все они произошли по какой-то причине. Но мы, люди, отличаемся друг от друга – в зависимости от того, соответствуют или противоречат наши поступки смыслу существования человека. И вот мой приговор: мы должны быть терпимыми, чтобы потом быть справедливыми. Когда я и головой, и сердцем понимаю, что существовала веская причина для чужого злодейства, когда я искренне сочувствую злодею и прихожу к выводу, что я мог бы сделать то же самое и что всякий другой, если бы он находился в точно таких же обстоятельствах, поступил бы на его месте точно так же, – именно в таком случае я проявляю терпимость. Но вслед за этим мне положено быть и справедливым, поскольку мой Разум со всей очевидностью доказывает мне, что такое злодеяние наносит ущерб разумности существования того человека, который этот проступок совершил, – наносит такой ущерб, что иногда и высшая мера наказания оправданна. С другой стороны, преступление наносит ущерб и смыслу жизни других людей, оскорбляет его. Когда я говорю о высшей мере наказания, то имею в виду не то наказание, которое назначается судами, но то, которое выносится самой природой: человек, можно сказать, сам убивает себя своим безрассудством, когда он лопается от обжорства, или теряет человеческий облик, или сходит с ума от беспробудного пьянства. Мы должны быть справедливы и из милосердия к злодею, и ради того, чтобы воздать по заслугам человеку, который старается приблизиться к полноте смысла своей жизни. Ну а в остальном я прекрасно понимаю, что недостатки людей не зря называются «недостатками». Причины недостатков заключены в том, что за смысл жизни в целом принимают то, что на самом деле является лишь малой его частью. Так одни приходят к выводу, что смысл жизни состоит в ее сохранении, и потому они только и делают, что едят и пьют, то есть ведут растительный образ жизни. Другие считают, что смысл жизни заключается в ее продолжении, и потому они только и знают, что увиваются за женщинами. Третьи полагают, что главное – это пожинать плоды храбрости и мужества: вот они и становятся забияками, драчунами, дуэлянтами. Четвертые уверены, что это приобретение и приумножение богатства: вот они и становятся скрягами и ростовщиками. Пятые хотят власти над себе подобными, они домогаются общественных почестей, становясь рабами своего честолюбия. Шестые думают, что идеальная жизнь, существующая лишь в воображении, красивее реальной жизни, эти становятся ленивыми и сочиняют стихи и пишут всякие любезные глупости. Седьмые, те, которые не от мира сего, думают, что это вечная жизнь, существующая за пределами нашей временной жизни. Они и постригаются в монахи. И так далее. Ну и жизнь! Ну и жизнь!

– Ну и жизнь, ну и жизнь! – повторил Колас, опустив голову.

– Так ты со мной согласен?

– Да, в главном мы с вами согласны. А теперь…

– Что теперь?

– Вы обещали мне объяснить, почему вам было тоскливо меня слушать.

– Потому что ты пускаешься философствовать не зная меры, и твое философствование наводит тоску. А это значит, что ты, сынок, несчастлив.

Колас опять рассмеялся и сказал:

– Большинство философов-пессимистов были счастливыми людьми, а большинство оптимистов – несчастными. И это естественно. Если я богаче всех на свете, то все остальные будут казаться мне бедненькими и несчастненькими. А если мне негде голову преклонить, то повсюду мне будут мерещиться одни только богачи, а жалкая монетка покажется мне целым состоянием. Как скучен, как ничтожен этот мир! – восклицает счастливый. Как прекрасен, как щедр этот мир! – восклицает несчастный.