Художница потупилась:

– Жаль. Я поставила бы все что угодно, на то, что он впредь не допустит ничего подобного.

– Возможно, он и ни при чем. Пока не знаю. И спасибо за откровенность.

– У меня не было выбора, – отозвалась женщина недовольным тоном.

Полицейский улыбнулся, шутливо и победоносно.

Домой он явился поздно. Инспектор Телман смог добавить лишь немногое к составленному им представлению о компании, собравшейся на Холл-роуд. В этом доме поселилась горстка людей, искавших некую разновидность свободы, которая, по их мнению, должна была принести им счастье. Однако свобода эта, наоборот, наделила их смятением и трагедией.

Они изменили по крайней мере часть своих обычаев, но не пожелали признать ошибку или отречься от вздорной мечты. О Дженни вспоминали нечасто. Телман узнал о ней от одного из детей, не особо молчаливого десятилетнего парнишки, слишком заинтересовавшегося мрачными историями лондонского Уайтчепела, в обмен на кое-какую фактическую информацию о собственном, на его взгляд, нудном окружении.

– Развратники, – с осуждением проговорил инспектор. – Причем безо всякой причины. Вот если б они были бедными или невежественными…

Он с великим сочувствием относился к старым, больным или бедным, хотя редко кому открывал свои чувства. Однако от тех, кого этот человек ставил выше себя, или тех, кто считал себя таковым, он ожидал высокой нравственности, и если ее не обнаруживалось, относился к таким людям с презрением.

– Никакого почтения, – добавил он. – Никакой благопристойности.

Сидя в поезде на обратном пути, Питт всю дорогу размышлял над тем, что скажет Шарлотте. Она обязательно спросит его, где он был. Все, что имело какое-то отношение к Доминику, воспринималось ею с особым вниманием. А поступок Кордэ по отношению к Дженни никакого оправдания, по сути дела, не имел. То, что, по мнению их компании, она могла бы жить, деля его с другой женщиной, оправданием служить не могло. Доминик был в два раза старше нее, и уже был женат на Саре и превосходно знал, что подобная свобода ни к чему хорошему не ведет. Он был здесь таким же недалеким и увлекающимся, как и в те времена, когда жил на Кейтер-стрит, ловя удовольствия там, где они предоставлялись, и не пытаясь предусмотреть их последствия.

Могут ли люди действительно преобразиться? Конечно, это возможно. Однако насколько вероятна такая возможность?

Томаса снедало холодное уныние, потому что частью своей души он хотел думать, что в этом деле снова замешан Доминик… тот самый Доминик Кордэ, каким он знал его прежде. Причем Кордэ был куда более вероятным кандидатом в убийцы, чем Рэмси Парментер… сухой, аскетичный, измученный интеллектуал Рэмси, полный сомнений и аргументов, добивающийся бессмертия при помощи головоломных теологических построений и толкований.

В пути Телман держался неразговорчиво. Он познакомился с возмутившим его мирком и нуждался в одиночестве, чтобы обдумать это.

Едва за Питтом закрылась входная дверь его дома, Шарлотта приступила к расспросам.

– Да, – ответил он, снимая пальто и следуя за женой в гостиную. Хозяйка дома была настолько озабочена, что даже не прикоснулась к нему, позволив самостоятельно повесить пальто и шарф.

– Ну и как? – спросила она, поворачиваясь к супругу. – Что произошло? Что ты узнал?

– Я проделал долгое путешествие и хотел бы выпить чашку чая, – проговорил полицейский, задетый ее прытью. Прежняя симпатия жены к Доминику никуда не исчезла.

Шарлотта удивилась:

– Грейси уже поставила чайник. Сейчас принесет. Может, хочешь чем-нибудь перекусить? У меня есть свежий хлеб и холодная баранина.

– Нет. Спасибо тебе. – Томас поступал невежливо и понимал это. Но что сказать ей о ее зяте? Если он скажет неправду и Кордэ окажется виноватым, она будет сердиться из-за его нечестности. – Я нашел дом, в котором жил Доминик до того, как поселился в Айсхауз-вуд.

– Айсхауз-вуд? – переспросила молодая женщина. – Ты не рассказывал мне об Айсхауз-вуд. Где же находится это жуткое место, этот ледяной дом[15]?

– В Чизлхерсте. И он отнюдь не хорош. Хотя мог бы показаться красивым, если бы не пребывал в таком пренебрежении.

Питт опустился в кресло возле огня и протянул к нему ноги; Шарлотта осталась стоять. Она посмотрела на мужа сверху вниз:

– Томас! Что случилось? О чем ты не хочешь рассказать мне?

Суперинтендант был слишком поглощен гневом и нерешительностью, чтобы улыбнуться этому образчику логики.

– Что тебе удалось узнать о Доминике? – Интонация миссис Питт сделалась резче, и за нею угадывался страх.

Полицейский повернулся лицом к жене. День заканчивался, и на лице ее также были заметны признаки усталости. Румянец на них несколько поблек, а из волос высунулись заколки. Она была слишком занята, чтобы привести себя в порядок к его возвращению. Тревога была явным образом написана на ее лице, в тонких морщинках около глаз, в тенях под ними, в напряженно сомкнутых губах…

Томас слишком любил ее, чтобы остаться неуязвимым. А потому, презирая себя, ответил:

– Он жил в большом доме в Мейда-Вейл вместе с несколькими другими людьми. Они исповедовали любовь без обязанностей… в стиле «живи как хочешь». Там он имел двух любовниц. Одной из них была девушка по имени Дженни, двадцати лет… – Он заметил, как супруга вздрогнула, но не стал останавливаться: – Он сделал ей ребенка. Оставшись в одиночестве, она испугалась. И не захотела делить его с другой. Сам он не сделал выбор между ними. Дженни приняла большую дозу опиума и умерла. Понимая свою вину, Доминик в отчаянии бежал оттуда… в Айсхауз-вуд… где его, на пороге самоубийства, и обнаружил Рэмси Парментер.

– Бедный Доминик, – негромко проговорила миссис Питт. – Должно быть, ему уже казалось, что в жизни ничего больше не осталось…

– Ну да, для Дженни и ее ребенка действительно ничего не осталось! – немедленно огрызнулся ее муж.

Его внезапно одолел гнев. Эта бесцельная, жуткая трагедия казалась ему непереносимой. A теперь тот же самый Доминик в священническом воротничке уверяет таких, как Алиса Кэдуоллер, пожилых леди, в том, что он является пастырем слабых и невинных душ! Не говоря уже о Вите Парментер, которая видит в нем силу и совесть дома. И одни только небеса знают, как относилась к нему Юнити Беллвуд. И вот теперь Шарлотта, лучше всех прочих знающая, каков он есть, которая видела, как он бьет ее собственную сестру, вместо того, чтобы отнестись к нему с презрением и пожалеть Дженни, говорит: «Бедный Доминик!»…

Миссис Питт побледнела как мел:

– Ты говоришь страшные слова, Томас!

Она дрожала.

Грейси открыла дверь, держа в руках поднос с чаем.

– Страшны не слова, а поступок. – Полицейский уже не мог остановиться. – Я не хотел тебе это говорить, ты сама напросилась.