Он опять закашлялся, изнемог от натуги, так что высокий лоб покрылся капельками пота… Наконец утих…

— Дядя Миша… — тихо позвала Вера… — ответь, ради бога… почему ты с нею жил?

Он долго молчал, прикрыв глаза… Ей даже показалось, что он заснул… и она с жадной исследовательской любовью смотрела на его, все еще густые, но с сильной проседью, волнистые волосы, и совсем уже седую бороду… словно снимала прижизненную маску, поскольку посмертная ей была не нужна… Интересно, дожил ли до седой бороды великий русский пейзажист Исаак Левитан…

Вдруг он открыл глаза и сказал:

— Но ведь это был единственный способ остаться с тобой… Она положила ладонь ему на рубашку, туда, где вздымалось и опадало захлебывающееся сердце.

— Так ты… оставался с ней… ради меня?

— Помоги зайти в дом, что-то стало прохладно… — просипел он, приподнимаясь в гамаке… — И перестань плакать! Это просто жизнь, Веруня… Просто жизнь…

Лет этак через двадцать пять, уже в Америке, она со своим вторым мужем будет принимать в гостях супружескую пару: их приятельницу-пианистку с новеньким супругом, человеком молчаливым и за столом несколько… чопорным, чужеватым… Однако все разом изменилось, когда выяснилось, что Роман Григорьич, так звали гостя, в прошлом — подполковник уголовного розыска МВД Узбекистана. И разговор забурлил, закрутился вокруг сразу нескольких тем. Сначала усмешливо и раскрепощенно, — с обеих сторон — обсудили промахи КГБ в некоторых событиях, связанных с личностью Вериного мужа, потом разговор перешел на другие темы. Вспомнили, что Ташкент всегда был криминально неблагополучным: климат такой, гостеприимный для всякой швали, население — доверчивое, открытое… Ворье и мошенники были немаловажной закваской в этом конгломерате…

— Ну, и не забудьте о наших садоводах-любителях, — сказал бывший подполковник… — Добрая половина нашей деятельности была посвящена наркотикам — гашиш, опиум…

— И что, многих ловили? — спросил хозяин дома.

— Многих, — уверенно ответил гость. — Тут ведь, в этом деле, особенно справедлива поговорка насчет веревочки, которой, сколько ни виться… Безумие порока, знаете, ослабляет осторожность… Хотя, были и провалы — наши провалы, я имею в виду. Например, в семидесятых так и не удалось поймать одного, как говорят теперь, наркобарона, личность таинственную, очень опытную, и даже талантливую… Схема организации была составлена так хитроумно, что, похоже, только один старик знал хозяина лично. Но когда на него вышли и уже должны были брать, его нашли задушенным в пустой квартире, где-то на Тезиковке. И ниточка оборвалась… А потом она как сквозь землю провалилась.

— «Она»? — спросила Вера. — Так это была женщина?

— Вот именно! — подтвердил гость. — Но мы знали только кличку: Артистка…

27

Знакомый Лёне бывший часовщик жил в новом кооперативном доме на улице Гоголя — роскошный проект, лифт, просторные квартиры с огромными застекленными лоджиями…

Пока шли от трамвая и поднимались в лифте, Лёня рассказывал про хозяина — когда-то, лет двадцать назад, тот контролировал чуть ли не весь здешний часовой рынок. Но потом, многозначительно добавил Лёня, переключился на другие дела. Вере было все равно — кто и на что там переключился, она как раз обдумывала, как сочетать в смесях контрастные тона, — но иногда она спохватывалась, что Лёня обидится, и тогда задавала какой-нибудь вопрос, как правило, невпопад, и он снисходительно смеялся. Вообще казалось, что при всей своей предупредительности и абсолютной преданности, Лёня никогда не принимал ее всерьез. Она и сейчас спросила — на что же тот переключился?

— На камушки, — ответил Лёня.

— На… камушки? — удивленно переспросила она. Они ехали в лифте — зеркальном, но уже обоссанном. Лёня расхохотался и подмигнул: — Да-да… Верочка, ну-ка, как вы себе представляете эти камушки? Ну-ка?

Явно ждал, когда она сморозит какую-нибудь глупость.

— Идите на фиг, — сказала она добродушно.

* * *

…Сквозь окно столовой видно было, как на лоджии наклонялась над гладильной доской совсем еще молодая жена часовщика. Сам он был уже в преклонных годах, хотя отлично держался — худой, подтянутый, одетый в спортивный импортный костюм. Судя по всему, и в молодости увлекался спортом: в проеме двери, ведущей в столовую, заставленную громоздким румынским гарнитуром, видна была на стене увеличенная коричневатая фотография, из довоенных, добросовестных, — длиннорукий длинноногий молодой человек в теннисках, с ракеткой на плече, стоит в белых трусах и майке, неулыбчиво смотрит в объектив…

Он сам открыл им дверь и был довольно любезен, — приветливым его никак нельзя было назвать… По ходу дела Вера поняла, что Лёня когда-то оказал ему услугу, очередную в ряду бесчисленных услуг, которые он оказывал походя, словно не замечая, самым неожиданным людям.

— Проходите в столовую, — пригласил хозяин, указывая направление левой рукой в перчатке телесного цвета, — некомплектной рукой, всего с двумя пальцами. Этими пальцами он и взял, как пинцетом, протянутый Лёней кулон, положил его на правую ладонь, молча осмотрел…

— Ну что ж… — сразу сказал он… — Это «Лонжин», швейцарская фирма… Часики на анкерном ходу, между прочим…

— Значит, они серебряные? — спросила Вера. Часовщик улыбнулся одними губами… впервые поднял на не глаза. Несколько секунд они так смотрели друг на друга. Он — удивляясь. Обычно мало кто выдерживал его прямой немигающий взгляд. Девушка смотрела на него спокойно, внимательно, не отводя глаз. Черным гвоздиком в серую радужку вбит зрачок.

На пороге лоджии показалась жена часовщика со стопкой наглаженного белья, поздоровалась, прошла в соседнюю комнату.

— Они платиновые, — наконец проговорил хозяин негромко.

Лёня присвистнул, рассмеялся:

— Ну надо же! Юрий Кондратьич… а вот эти стеклышки вокруг…

— …это небольшие, но хорошей огранки бриллианты… А вот почему часы не идут… сейчас увидим… — Он поднялся, отошел к столику у окна, впритык стоящему к подоконнику, заставленному разными жестяными и картонными коробочками, придвинул старый табурет и натянул на голову какой-то стаканчик на резинке, прилаживая его к глазу…

Несколько минут прошли в тишине, нарушаемой только тихим позвякиванием часовых инструментов о плоскую тарелочку…

Вера с Лёней молча оглядывали этот небедный дом, лишенный, впрочем, малейшего отпечатка хозяйских привычек, любовей, интересов, душевного тепла… если б не стол с инструментом у окна…

Жена Юрия Кондратьевича вышла из кухни, поставила на полированный журнальный столик угощение — ляган с тремя изобильными, только что ополоснутыми водой, кистями черного винограда; вышла опять на лоджию и, перегнувшись, стала кричать во двор: «Ко-остя! Ко-остя! Обедать, уроки делать!» — снизу что-то неразборчиво, но своевольно канючил невидимый Костя…