class="p1">— На том месте, где погиб первый, большая топь. Надо спешить туда, пока она не раскисла. И там я покажу тебе птицу.

— Пойдем? — тихо сказал Сашка.

— Кочуем, — поправил старик, но не двинулся с места, все так же блаженно грел на солнце лицо.

— Якутский алмаз, — пробормотал Сашка. — Надо же так.

— Скоро умру, — думая о своем, вслух подытожил Сапсегай. — Солнцу радуюсь, значит, скоро умру.

Он вынул из-за пазухи два деревянных диска, скрепленных ремешком.

— Сделал, пока тебя ждал.

— Что это?

— Очки для весны. Чтобы не болели глаза.

— Как носить?

— Там дырочки. Величиной с иголку. Маленько видно.

— Я и так ничего не вижу.

— Легче будет учиться, — сказал старик. — Я знаю, что ты учишься быть слепым, — хитро улыбнулся он. И неожиданно заключил: — Из тебя мог бы получиться эвенк.

— Спасибо. Лучшего мне не говорил никто. Даже когда был чемпионом.

— Все! — остановился старик. — Теперь я показал тебе все.

Плоская равнина с крохотными лиственницами, редкими пятнами снега лежала перед ними. Горизонт сливался с однообразно серым небом. Это было то, что когда-то Джек Лондон образно и точно назвал «страной маленьких палок».

— Как ты нашел место? — спросил Сашка.

— Я эвенк. Мне надо пройти один раз, чтобы потом вернуться точно.

Рядом с ними в обрамлении кустиков ивняка была голая заплывшая площадка. Ослизлый кусок льда выглядывал из-под бурой расплывающейся на солнце жижи.

— Он сильно кричал, — сказал старик.

— Раскопать бы. Похоронить как следует. Впрочем, глупости. Надо памятник сделать.

— Ничего не трогай, Саша. Он хорошо лежит.

Они вышли на берег речки. Лед был синий.

— Смотри! — показал Сашка.

В кустарнике стояли два ветхих деревянных креста.

— Давние люди, — сказал Сапсегай. — Сколько помню, они такие стоят. Там в лесу церковь есть. Дома были, сгорели, однако. Давно, дед мой плохо помнил.

Слепота

Сашка коротким ломиком бил яму во льду. Залитая весенним солнцем равнина лежала кругом. Дремотно курился дым возле яранги..

— Замечательный ледник, — похвалила Ольга, заглянув в яму.

— А ты не хотела! Тут целое стадо заморозить можно. Представляешь: жара, а ты строганину жуешь.

— Очень вкусно, — засмеялась Ольга.

Сашка вытер пот, согнулся и, яростно выдыхая, бил и бил ломиком лед. Осколки врезались в лицо. Сашка снял кухлянку и остался в одной мятой грязной ковбойке.

— У тебя лицо красное-красное, — заметила Ольга.

Сашка не ответил и все колотил лед. Ольга ушла.

Сашка разогнулся, и вдруг тундра закачалась, поплыла перед ним, он оперся о край ямы, рука скользнула, Сашка упал, встал и широко раскрытыми глазами стал смотреть кругом.

— Са-а-ша! — раздался отчаянный детский крик. — Дядя Саша!

Девчонка со всех ног бежала по желтой тундре: короткое платьишко, меховые штаны и смешные ботинки с загнутыми носками.

— Дядя Саша! Птицы! Птицы же! Они! Ой, какие! К вам, к вам.

— Не вижу! — тихо сказал Сашка. — Не вижу… Совсем..

Розовые чайки с тихими криками покружились над ним.

— Не вижу! — крикнул Сашка.

Птицы взметнулись и в порхающем полете направились прочь.

— Не вижу! — Сашка бил кулаком о лед; по лицу, смешиваясь с потом и грязью, текли слезы.

— Они здесь, — говорила девчонка. — Вот прямо.

— Розовые?

— Очень!

— Красивые?

— Очень! — Девчонка в замызганном платье и смешных ботинках с загнутыми носками смотрела на землю. — Очень красивые. И все кружат, кружат.

— Хорошо, — сказал Помьяе. — Я буду бежать быстро. Семьдесят километров. Завтра вечером буду у моря. Потом на полярной станции. Сразу радио. Сразу вертолет. Я буду бежать быстро.

Помьяе зашнуровал легкие пастушьи олочи. Немного попрыгал. Скинул кухлянку, остался только в узких кожаных брюках. Ольга протянула ему белую камлейку — ситцевую штормовку с капюшоном.

— Так хорошо. — Помьяе натянул камлейку. Коричневый, черноволосый, он застенчиво подошел к Сашке, который сидел на оленьей шкуре.

— Возьми пожевать, — посоветовал Сашка. — И не спеши. У меня ничего не болит.

Помьяе поднял свою неизменную палку и вышел. В белой камлейке легко, точно в полете, он плыл над тундрой. Руки, закинутые на палку, белели, как чаячьи крылья.

А Сашка Ивакин сидел, прислонившись к стенке яранги. Он был в расстегнутой на груди ковбойке, загорелый и подсохший от подвижной оленеводческой жизни. На коричневом лице странно выделялись, светлели глаза, и неожиданно стали видны тонкие складки в углах рта и морщины вокруг глаз.

В ярангу вошел Сапсегай.

— Убежал Помьяе. Хорошо убежал. Как олень.

— Вот и все, Сапсегай, — сказал Сашка. — Вот и конец маршрута.

— Нет, — не согласился Сапсегай, — начало.

— Какое, к чертям, начало?

— Следующий переход начинается там, где кончился первый. Разве не так?

Сашка ничего не ответил.

Сапсегай с кряхтением опустился на землю.

— Уставать стал. Раньше совсем не уставал. Все бегал и бегал. Как Помьяе, я бегал… Немножко лучше, — подумав, добавил он.

— Ты, наверное, лучше бегал.

— А сейчас устал. Налей чаю.

— Согреть? Или просто налить? — напряженно спросил Сашка.

— Свежего заварим. Ты больной, я старик. Будем пить свежий хороший чай.

Сашка встал. Потрогал стенку яранги. Потрогал другую. И неуверенно направился к чайнику.

Зажав в кулаке трубку, Сапсегай наблюдал за ним.

— Ты не слепой, — сказал Сапсегай. — Это глупость, что ты слепой.

Сашка ничего не ответил. Вытащив нож из ножен, висевших на поясе, он строгал «петушка» — ершик из стружек, которым так удобно разводить костер.

— Анютку отправлю с тобой. Ей в школу. Пусть привыкает к домам и людям.

— Это ты хорошо придумал, — отозвался Сашка и чиркнул спичкой. Неожиданно он засмеялся. — Говорят, что немцы самый педантичный народ. Интересно им будет узнать, что гораздо педантичнее их — кочевники. Каждая вещь веками кладется на свое место. Я это давно заметил. Придется мне как кочевнику жить. Поставлю ярангу и…

Он не договорил. Огонь разгорелся, Сашка подкладывал прутики, сидя на корточках. В полумраке яранги он чем-то напоминал того бронзоволицего бога земли, что сидел на завалинке аэропорта в бухте Тикси.

В маленькой поселковой больнице была тишина, белые стены и пустота.

Сашка лежал с забинтованными глазами. Вошла молоденькая медсестра, сунула Сашке градусник.

— Хорошо, что вас положили, — сказала она. — А то пусто так.

Сашка молчал.

— Запрос отправили за вашей карточкой. Наверное, в Ленинград повезут. С сопровождающим. Вот счастливый человек! В Ленинград!

— Я счастливый? — спросил Сашка.

— Нет, сопровождающий. Вы несчастный. Врач говорит…

— Шли бы вы к чертям, — перебил Сашка.

— Нервный какой…

— Ко мне должна прийти девочка, — сказал Сашка. — Пустите ее сразу. В любое время.

— А она в коридоре с утра. Сидит и молчит.

…Анютка сидела у Сашкиной койки. Сидела, благонравно сложив руки на коленях.

— Как живешь? — спросил Сашка.

— Хорошо живу. У тети, — тихо сказала Анютка.

— Надо