Несколько часов спустя Юнис очнулась. Голова просто раскалывалась от боли. Перед глазами стояла пелена, но она все же рассмотрела какой-то неясный предмет на полу. Вернее, унюхала его, почувствовала запах – смерти? – сладковато-кислый запах гнили и уже только потом разглядела его. Тело. Мертвое тело мужчины.

Юнис была в спальне. Совершенно незнакомый человек лежал на полу, в нескольких ярдах от нее. Он был мертв, это очевидно: ковер намок от крови, из разорванной артерии натекла целая лужа. Мужчина чернокожий, лет тридцати пяти. На нем были темная нейлоновая ветровка, очень грязные брюки, разбитые ботинки. Лежал он на боку, мирно и тихо, в позе спящего ребенка, голова прижата к плечу, окровавленные губы слегка приоткрыты; глаза смотрят из-под тяжелых век в никуда. Она разглядела изгиб широкого носа, подбородок, раненую щеку – абсолютно незнакомый ей человек. И еще ясно, что застигли его в момент грабежа, когда он выдвигал ящики комода. Несколько ящиков были уже опустошены, и на полу в беспорядке валялись ювелирные украшения, нижнее белье, кофточки и свитеры. Нож с окровавленными рукояткой и лезвием лежал на ковре, рядом с телом. Можно было подумать, он принадлежал этому человеку.

Чей это нож? Откуда? Юнис никак не могла понять.

Но, словно в полусне, внезапно вспомнила, как наносила удары. С каким отчаянием и страстью!

В комнате царила тишина ночи. Ничего удивительного, ведь сейчас была ночь. Надо позвонить в полицию, объяснить им все. Я не могла поступить иначе. У меня не было выбора! Но она расскажет им не все, о нет. К чему им знать, что личная тайная ее жизнь теперь кончена. Ее и его жизнь.

Она с трудом поднялась и, пошатываясь, подошла к кровати. Взяла трясущимися руками хрупкую, искусно сплетенную вещицу, висящую в изножье кровати. Птичье гнездышко, индейский сувенир, из плотно сплетенных сухих веточек, с тонкими шелковистыми перышками в крапинку, которые трепетали от ее дыхания, словно жили своей таинственной жизнью.

«Ловушка для снов». Она стала такая сухая и хрупкая, что тотчас сломалась в ее пальцах. Рассыпалась в прах.

«Зачем я здесь?» Пришла пешком, в нелепых босоножках на высоченных каблуках, в плотно облегающем красном платье в горошек с открытыми плечами и огромным вырезом, в котором виднелись полуобнаженные груди. В Майами. В волнах ослепляющей, яркой, удушливой жары. Нет, не в Майами-Бич, который она более или менее знала, хоть и не бывала там уже несколько лет, но в самом Майами, в городе, в самом центре этого города, которого не знала вовсе. И без машины. Машину она, должно быть, припарковала где-то, вот только забыла где. Или кто-то ее угнал?… Ведь на этих улицах полно подозрительных типов, и большинство из них черные. Испанцы, азиаты, иностранцы – все они смотрели на нее презрительно и с любопытством или смотрели сквозь нее, словно ее не существовало вовсе. Она никак не могла вспомнить, откуда пришла, как попала сюда, ослепленная и одурманенная бешеной тропической жарой, никогда прежде ей не было так жарко. Ничего подобного в Северной Америке она еще не испытывала. Угораздило же ее оказаться в Майами! Да еще без машины, а у нее с самого детства всегда была в распоряжении машина. И у себя дома, в фешенебельном районе северного города, она, недавно овдовевшая дама, дети которой выросли и разъехались, была известна среди друзей и знакомых тем, что даже в ближайшую лавку ездила на автомобиле, не могла пройти пешком и квартала.

Просто кошмар! Каким яростным жаром пышет воздух; какое огромное, разбухшее просто до неприличных размеров солнце на небе. И все это подсказывало: нет, увы, это не сон. Она не спит, но бодрствует. «Такого прежде со мной не случалось». По тротуарам сновали люди, они подчеркнуто обходили ее, а она брела медленно, спотыкаясь и едва не падая, в босоножках на высоченных каблуках, часто останавливалась и прислонялась спиной к стене здания перевести дух. Даже малейшее прикосновение к раскаленным на солнце камням обжигало, от тротуаров с поблескивающими вкраплениями слюды веяло еще более страшным жаром. Широкие авеню были забиты автомобилями, ползущими с черепашьей скоростью, вспышки отраженного в ветровых стеклах, зеркалах и декоративных хромированных деталях солнца слепили ее, приходилось заслонять глаза ладонью. Как она оказалась в Майами, даже не захватив с собой солнечных очков?

Оно взбесилось, это солнце? Температура сейчас не меньше 120 градусов по Фаренгейту. Воздух плотный, насыщенный вонючими выхлопными газами, она проталкивалась сквозь него, как неумелый пловец, размахивая руками. Внезапно откуда-то сверху спланировал голубь. Сраженный жарой, он упал мертвым на асфальт. И только сейчас она с ужасом заметила в канаве у обочины других мертвых птиц. Они лежали на тротуаре недвижимые и страшные, как сама смерть, неподвижные кучки жалких растрепанных перьев, а прохожие не замечали их. И повсюду этот жуткий запах – вонь помойки, засорившейся канализации, разложения и гниения, запах вскрытой могилы.

Впереди, в отдалении, туманно отсвечивал голубым Майами-Бич, на фоне выцветшего неба вырисовывались дамбы, силуэты высотных зданий. Она знала, что прямо за этими домами начинается океан, но видно его отсюда не было. Она уже почти рыдала от отчаяния: «Как далеко!» Прекрасный город был абсолютно недостижим, отделен от нее милями убийственной жары.

Она заблудилась и в то же время знала, куда надо идти: вон к тому обшарпанному отелю, через площадь, залитую солнцем. Отель «Парадизо», жалкое подобие того, который некогда стоял на берегу океана, на бульваре Артура Годфри. Оштукатуренный фасад, выкрашенный кричаще-розовой краской, оттенка оперения фламинго, грязно-белые тенты – все имело неряшливый, запущенный вид. Над входом вяло и неподвижно повис выцветший американский флаг. Как изменился «Парадизо», и все же он узнаваем! Она была готова зарыдать от счастья, потому что именно там ждал ее возлюбленный, вот уже много лет назначали они там тайные свидания.

И еще она вдруг с отчаянием поняла: в этом «Парадизо» наверняка нет кондиционеров.

«А если он не придет? Что тогда со мной будет?»

Вестибюль «Парадизо» был освещен слабо, и она, войдя с яркого дневного света, первые несколько секунд не видела почти ничего.

Лишь заметила, что несколько мужчин, все незнакомцы, пялятся на нее, и инстинктивно вскинула руки – прикрыть полуобнаженную грудь.

А потом отвернулась, вся дрожа. В вестибюле было жарко и влажно, как в теплице, но ее пробрал озноб. Где должен встретить ее любовник? Здесь, в вестибюле, или в коктейль-холле, или же ждет в номере наверху? Под каким именем – они за эти годы перебрали несметное количество вымышленных имен – зарегистрировался сейчас?

Она смутно помнила, как они впервые встретились в «Парадизо». Но то, что отель назывался именно «Парадизо», это точно.

Каким романтично запущенным выглядит вестибюль, и насколько он меньше, чем ей казалось! Выцветшие малиновые бархатные шторы, зеркала в нелепых позолоченных рамах, гигантские растения с обвисшими и засохшими листьями; довольно грязный пол из поддельного мрамора. Ноздри щипало от смешанного запаха дезинфектантов, инсектицидов, освежителя воздуха с отдушкой под сирень. А вот и мальчик-портье в униформе – хотя какой он мальчик: пожилой чернокожий мужчина с морщинистым, как чернослив, лицом и узкими глазками. Медленно шагает следом за ней, несет багаж, но ее словно не замечает. Однако мужчины в вестибюле продолжают бесстыдно пялиться на нее. Один – краснолицый и седовласый тип, типичный техасец, в смокинге, другой – дородный господин с растерянным лицом, в мятой спортивной рубашке и шортах-бермудах. Был и третий, плотный пожилой блондинистый джентльмен в летнем пиджаке из жатой ткани в полоску и мокасинах с кисточками. Этот мужчина, по всей видимости, очень страдал от жары, он то и дело вытирал красное лицо бумажной салфеткой, что, впрочем, ничуть не мешало ему поглядывать на нее хоть и робко, но с определенной долей надежды.