Ему казалось иногда, что невозможно ненавидеть человека больше, чем он ненавидел деда. Тот и сейчас стоял у него перед глазами: очень высокий для индийца, широкоплечий, величественный старик в неизменном кота — сюртуке с узким воротом, окаймленном золотом дхоти, красных шлепанцах с загнутыми носами и расшитой чалме. На всегда идеально выбритом лице застыла маска достоинства и высокомерия. Джаю всегда казалось, что, когда дед смотрел на него, высокомерие превращалось даже в какую-то брезгливость и в глазах деда появлялось странное выражение, как будто ему больно смотреть на это воплощение своего позора, свидетельство греховности его единственной дочери. Как же, ведь она вышла замуж, не дождавшись отцовского благословения, а он предпочел бы скорее умереть, чем разрешить ей выйти за человека из касты земледельцев, да еще из небогатой семьи, на медные деньги выучившегося адвоката без солидной практики, без связей, без достаточной поддержки рода. Даже если бы он был богат, никогда дочь брахмана, его дочь, не была бы женой человека из более низкой касты, если бы не все эти новые порядки, позволившие безумцам пожениться в Дели без благословения родных, не принявших этот брак. Но Бог наказал обоих, услышав проклятия отца. Один из несчастных уже покинул этот мир, а другая обречена весь свой век мучиться. Джай был уверен, что дед специально забрал их к себе в дом, чтобы ежедневно наслаждаться, видя, как расплачивается за свою любовь его дочь. Да, у них было вдоволь какой угодно пищи, прекрасные комнаты и слуги, но Деви никогда не было позволено даже на мгновение выйти из ворот своей тюрьмы, пройти по улице, сходить к реке, встретиться с подругами юности, такой недавней, ведь она овдовела в двадцать три года. Да, его учили лучшие учителя — но дома, а ему так хотелось в школу, к другим детям, чьи веселые голоса он слышал каждое утро. Он несколько раз убегал из дома на улицу, но за это доставалось слугам — и они слезно просили мальчика не делать этого, чтоб не подвергать их хозяйскому гневу. Он выучил несколько языков и кучу вполне бесполезных предметов — алгебру, физику, химию, но ничего не знал о жизни за воротами дедовской усадьбы. А он так мечтал о людях, об общении с ними, о дружбе. Слуги любили и его, и Деви, его мать, но не смели проявлять свою нежность. Только когда отсутствовал их властный хозяин, решались они на недолгие беседы с мальчиком и матерью — рассказывали о своей жизни, о семьях, о том, что случилось в маленьком городишке. Джай с жадностью ловил каждое слово из этих рассказов — ведь это был единственный источник сведений о мире за воротами.

Когда же дед возвращался, дом затихал, как перед грозой. Мать не решалась выйти из комнаты даже во внутренний дворик, а мальчик, чувствуя атмосферу в усадьбе, старался играть как можно более незаметно, тихо, хотя и так-то никогда не кричал, не смеялся громко, не знал шумных игр.

Дед ни разу не удостоил ни Деви, ни Джая ни одним словом. Если они вдруг ошибкой попадались ему на глаза, он делал вид, будто никого не замечает, шел, глядя прямо перед собой, а несчастные опускали взор и прижимались к стене, молясь о том, чтобы дед поскорее прошел.

Однажды у старика были гости — какой-то министр со свитой, приехавший по делам в их провинцию. В доме была суета, гостей ждали пышно накрытые столы, слуги сбились с ног. Вечером, когда уже стемнело, Джай играл во дворе со своими солдатиками. Вдруг он увидел на балконе незнакомца — толстоватого господина в шелковом кителе, поверх которого был накинут длинный шарф с тесьмой, и в белом тюрбане с золотой перевязью. Он держал в руках сигарету, с удовольствием курил, а дед, не куривший сам и презиравший курильщиков, стоял рядом, не решаясь, видимо, выказать гостю своего неодобрения в связи с этой недостойной брахмана привычкой.

— Какой красивый мальчик, — сказал вдруг министр, указывая на Джая. — Кто это?

Джай замер, ожидая ответа деда, но тот даже не повернул в его сторону высоко поднятую гордую голову. Он не побоялся быть невежливым со своим высоким гостем и не ответил на его вопрос, не желая признавать этого мальчишку своим законным внуком.

Джай навсегда запомнил этот случай.

Деви была единственной дочерью старика — его жена умерла рано, а во второй раз он жениться не захотел. Говорят, очень любил ее мать, помнил о ней всю жизнь. Деви рассказывала Джаю о том, что и ее отец обожал и баловал — до тех пор, пока она, приехав из частного колледжа, не сказала ему, что любит Рао и будет его женой, что бы ни случилось. После этого он не сказал ей ни одного слова — до самого дня ее смерти.

В то последнее утро она позвала отца к своему смертному ложу, надеясь, наверное, попросить за сына. Старик не пришел.

Мог ли семнадцатилетний мальчик простить такое?

Теперь Джаю тридцать, и от его прежней ненависти к деду осталось лишь презрение. Ему было даже жаль несчастного безумца, принесшего дочь и внука в жертву родовой чести. Что он испытывал сам, подвергая их ежедневному унижению? Неужели в его сердце билась та же надменность, которая была написана на исчерченном морщинами челе?

Джаю казалось сейчас, что он куда мудрее, чем дед в свои шестьдесят или семьдесят лет. Или его ум был просто помрачен брахманской спесью? Что толку гадать об этом, когда старика наверняка уже нет в живых, и, может быть, где-то в бескрайних просторах мироздания он теперь примирился со своей дочерью, и они вместе ждут к себе непутевого внука, сидящего сейчас с губной гармошкой в руках рядом с домом, который он недавно пытался ограбить?

Джай и сам не заметил, что играет теперь старинную песню, что так любила его мать. Он помнил ее с того самого времени, как помнил себя, и у него всегда щемило сердце, когда он слышал грустные звуки этой чудесной мелодии. Эта была история юноши, влюбленного в девушку, уже обещанную родителями другому. Он любит ее больше, чем жизнь, чем мир вокруг него, чем небо, даровавшее ему душу, но нет надежды для них обоих. И если где-то рассыпаны жемчужины счастья для каждого смертного, то их жемчужины по ошибке взяли чужие люди, смешали со своими, и кто теперь отличит единственную среди похожих, как капли воды, сестер?

Мать часто пела эту песню и плакала, вспоминая отца. Но Джай думал не о родителях — их любви и несчастливой доле. О думал о себе и об этой юной вдове — невестке Тхакура. Джай даже не знал, как ее зовут, но понял уже, что влюблен и что эта любовь не обещает быть легкой.

Жаркая ночь отпылала мириадами звезд. Легкий ветер с гор укачивал серебристую в лунном свете траву.

Джай не мог заснуть, и он был не одинок. Белой тенью промелькнула на веранде второго этажа женская фигурка. Ему показалось, что это видение, но она появилась вновь и заскользила от одной лампы к другой, гася подвешенные к балке светильники. Он узнал печальную вдову.

В воздухе быстро разливался розовый свет утра. Очертания предметов, размытые ночными сумерками, приобретали теплую, естественную окраску. Джай поднес к губам гармошку и заиграл мелодию, льющуюся из глубины души.

Женщина знала эту песню и тоже любила ее. Ей нравилось слушать, как играет этот странный парень, непохожий на всех, кого она раньше видела. Взгляд его горящих скрытым огнем глаз притягивал ее, она чувствовала в них животворящую силу любви.