Теперь мы один за другим начнем разъезжаться. Я собираюсь уехать 22-го, а Мама, вероятно, в конце недели. Ты не поверишь, как мне хочется отсюда уехать, только жалко покидать Мама! Ольга прислала мне камни, но я их еще не выбирала. Ты забыла вернуть мне фотографию Мама в рамке. Сегодня spectacle gala в честь молодых. Свадьба и все сошло хорошо, и было красиво. Пиши, пожалуйста. Крепко обнимаю и желаю всего хорошего, надеюсь здоровье лучше?

Обнимаю. Ксения.

* * *

20-го авг(густа) 1902 г.

Александрия

Только два слова, милая Апрак, в дополнение к вчерашнему. Сегодня утром у А(лександры) Ф(едоровны) произошел маленький выкидыш (если только можно это назвать выкидышем!), т. е. просто вышло крошечное яйцо! Вчера вечером у нее были боли и ночью тоже, а утром все кончилось, когда эта история вышла! Теперь, наконец, можно будет объявить об этом, и завтра в газетах появится бюллетень – с сообщением о том, что произошло. Наконец, найден естественный выход из этого грустного случая. Она лежит – из предосторожности, т. к. при этом иногда бывают кровотечения. Слава Богу, пока здоровье ее совсем хорошо.

Ксения Александровна (справа) со своей кузиной Марией

Мама и я говорили сегодня с ними обоими про Ф(илиппа), и я почувствовала большое облегчение, но, к сожалению, они опять ничего нам не разъяснили и только удивлялись, почему все вообразили, что они скрывают свое знакомство с Ф(илиппом), (!), тогда как они не думали из этого делать секрет. А тайна всетаки остается тайной – кто он такой, мы так и не выяснили! Они сказали, что он очень скромный человек и что с ним приятно говорить, т. к. он так хорошо понимает вещи и говорит “Things which do one good!” Но всетаки и то хорошо, что la glace est rompue!

Мама собирается уйти в Данию в Воскресение, а я уезжаю 22-го. Погода невозможная, 8°, и льет, льет без конца. На этом кончаю.

Ксения.

* * *

31-го августа 1902 г.

Севастополь

Милая Апрак,

Только что получила Твое письмо, за которое очень благодарю. Ты не можешь себе представить, как мы счастливы быть снова вместе, – разлука меня угнетает! К сожалению, завтра вся эскадра уходит на стрельбу в Тендру[83] – дней на 5 или на 6-ть, и эта мысль мне вовсе не улыбается[84]. Мы были всю неделю вместе, и снова приходится расставаться, – но это не все! 9-го они опять уходят туда же, кажется, и везут десант (из сухопутных войск), который должны там высадить и снова посадить к себе и вести обратно. Раньше 13-го они не вернуться. Кампанию кончат после 20-го, и тогда только мы попадем в наш милый Ай-Тодор.

Тут очень хорошо (на яхте т. е.), но жаль, что чудное время пропадает, – там теперь должно быть дивно. Я, наконец, отогрелась за лето в эту неделю и должна сказать, что отвыкла от жары и солнца, и мне даже кажется странным видеть ежедневно солнце и голубое небо. А Ты, бедная, собираешься уже вернуться в Питер к 1-му Окт(ября), как мне Тебя жаль! Тебя удивляет, почему Миша остался в Петергофе, но теперь Ты уже знаешь, что он поехал с Ники на маневры, и вся причина в этом!

Я так рада за Мама, что она в Дании, но она вечно должна беспокоиться и быть в тревоге; вчера она телеграфировала нам, что бедный Ломен внезапно заболел в Bernsdorffe, у него сделалось внутреннее кровоизлияние (вероятно в желудке), и положение его очень серьезно и внушает опасение. Это ужасно грустно, и как жалко бедную Мама во всем этом! Всегда, всегда что-нибудь.

Теперь я уже больше не сомневаюсь, что то, что было с А(лександрой) Ф(едоровной), было внушение, но они сами этого не знают. Впрочем, она созналась сестре, что раз молилась с Ф(илиппом). Странно, но и страшно все это, и Бог знает, чем это кончится! Боюсь, что знакомство с ними и дружба с теми не прекратится, – все останется попрежнему, а мы останемся в дураках. Впрочем, теперь молчать то мы больше не будем, но только надо умело за это приняться, а это не так легко, – они совсем подпали под его влияние. Многое могла бы рассказать, да только неудобно об этом писать.

Сегодня сильнейший ветер, сухой и горячий, вроде сирокко, и из Севастополя летит пыль. Мы стоим в глубине Северной бухты. Около 18-го приезжают Ники и А(лександра) Ф(едоровна). На этом кончаю. Надеюсь, самочувствие лучше. А Ты всетаки не прислала мне еще фотографии Мама.

До свидания, милая Апрак. Крепко Тебя обнимаю. Мой муж Тебе кланяется.

Твоя Ксения.

* * *

26-го окт(ября) 1902 г.

Ай-Тодор

Милая Апрак,

Спешу Тебе ответить, пока еще могу! Спасибо от души за милое письмо, которое получила сегодня и за фотографию Мама, которая, я думаю, пропала!

Я очень хочу получить миниатюры, и буду ждать их с нетерпением. Мы тут живем хорошо и тихо, но чем ближе время подходит к известному сроку[85], тем неторопливее я становлюсь и только думаю о том, как бы скорее все кончилось. Дай Бог, чтобы было так же хорошо, как всегда!

Мне очень грустно, что Мама не будет здесь в это время, но что же делать! А как ей было бы полезно подышать здешним воздухом, – ведь она совсем не видела тепла весь этот год!

Миша, в конце концов, совсем сюда не приедет. Он вдруг объявил, что ему надо вернуться в Гатчину в начале ноября, т. к. у него есть занятие, а позже – должен принять роту. Все это довольно слабо, – здоровье главное, – а потом уже всякие занятия и служба (которые никуда не уйдут)! Ему именно следовало бы приехать сюда, набраться сил и здоровья к зиме. Не понимаю, почему доктора не настояли на этом. Он должен был жить у нас, т. к. здесь теплее и суше, чем в Ливадии, и я весьма радовалась этому, и вдруг все кануло в воду! Но Мама пишет, что здоровье его совсем поправилось, слава Богу, и что он, наконец, выходит. Бедный Мишенька, невеселую провел он осень, и теперь сам лишает себя маленького удовольствия и отдыха. Мама станет еще грустнее после его отъезда, так ее жаль – ужас! Она должна быть в Дании, но все же она должна чувствовать большее одиночество, чем мы, скверные дети разбрелись по всему свету и ее оставили одну! Иногда, веришь ли, я себя чувствую такой неблагодарной свиньей! Но, что же мне делать?! Да, хорошо пока дети маленькие, а потом от них проку мало!