Признайся, фаранг, ты всю жизнь мечтал попробовать опиум. Разумеется, только разок, просто посмотреть, что получится. Конечно, не в компании родных и даже не сослуживцев, которые способны настучать начальству в тот самый момент, когда тебе светит повышение. А во время коротенькой поездки с подружкой, с которой втайне от всех договорился смотаться куда-нибудь в Юго-Восточную Азию, чтобы вновь обрести себя и осознать смысл своего существования во время кризиса среднего возраста (или юношеского кризиса, или кризиса тридцатилетних). Согласись, само слово «опиум» очень соблазнительно. Такое притягательное, литературное, особенное и редкое в наши дни.

У бирманской и лаосской границ организуют специальные опиумные туры, хотя их так не называют. Нашли другое наименование — «приключение». Туристы идут по слоновьей тропе, сплавляются по реке на бамбуковых плотах, курят до одури марихуану и проводят две незабываемые ночи в хрупких хижинах, где раскуривают трубочку опиума, а то и целых десять, с колоритными аборигенами из горных племен (чьи дети по каким-то канувшим в Лету причинам помнят все слова песни «Брат Жак» и готовы запеть, если им стукнет в голову, будто их желают слушать). А почему бы и нет? Привычка к опиуму не так прилипчива, как телевидение, и совсем не засоряет ум. В течение многих веков белый человек был закоренелым наркоторговцем и не сомневается в своем священном праве облегчать существование миллионам плодовитых азиатов при помощи средств, которые для самого белого человека стали считаться опасными («Филип Моррис» — это название ничего вам не говорит?). Но теперь сделалось гораздо выгоднее прописывать транквилизаторы и домашние развлечения… Вдумайтесь в это.

То, как Чанья наблюдала за действием опиума, тебе, фаранг, может показаться слишком уж по-тайски безразличным, зато у меня не вызвало отрицательных эмоций. Алкоголь первым достиг мозга Митча и оказал привычное воздействие. Настроение изменилось — американец стал с ней шутить, начал раздевать. Оба, как обычно, приняли вместе душ — эту процедуру Тернер называл бордельной гигиеной, — и ее тело вновь показалось волшебным. Он обожал ее в такие мгновения. Чанья не решилась бы назвать это просто вожделением — столько благоговения оказалось в любовном шепоте Митча, столько благодарности за утешение, которое их соединение приносило его измученному уму, и столько неподдельного восхищения ее красотой, особенно когда она улыбалась. Скажите, найдется ли женщина, на которую это не произвело бы впечатления? Пьянящее ощущение — лучше, чем показывают в кино. Явно неподдельное чувство.

Занося на нее мускулистое бедро, Митч что-то потрясенно проворчал, как человек, которому наконец удалось переломить ход жизни. Чанья ощущала на себе вес его правой ноги и чувствовала, как уходит из мышц скованность. Одна за другой они раскрывались, точно соцветия, и теряли ту безумную энергию, сумасшедшую силу, которую Будда называет источником кармы, а следовательно, причиной всех страданий. Чанью поразило (старушка в самом деле кое-что смыслила в жизни), что она в этот миг испытывала одно-единственное желание — находиться рядом, словно сама приняла опиум. Какое это было наслаждение — отдаваться во власть выпушенного на свободу мужского торнадо и одновременно с Митчем переживать катарсис! Так они лежали целых десять минут. Тернер смотрел на завитушки раковины ее правого уха, а она прислушивалась к его дыханию. Чувство покоя разгладило искаженные мукой черты лица.

Трудно переоценить, какое действие оказало на Чанью это мгновение: внезапно выражение его лица стало обычным, человеческим. Ведь она целый год считала, что этот гигант, это существо — фаранг — отличается от всех остальных. И вот произошло превращение, благодаря которому американец вернулся в сообщество людей. А это значило, что все случившееся до сих пор было просто формой безумия, тупиковым заблуждением белого, ходячим доказательством неспособности белого общества повзрослеть. Чанья оказалась потрясена. Наконец девушка нашла в себе силы стряхнуть с себя его ногу и перекатить Митча на спину. Он еще с минуту не выпускал ее, посмотрел невидяще в глаза и прошептал:

— Мардж.

— Что, Гомер? — Она попыталась как можно точнее, несмотря на тайский акцент, изобразить выговор героя мультика.

Мимолетная ухмылка, и он провалился в некое загадочное пространство, куда ей дороги не было. Чанья положила под голову подушку, натянула на себя одеяло и оставила его там, куда занесло. Через восемь часов он вынырнул обратно, восхитительно посвежевшим и в безмятежном расположении духа.

— Опиум, — призналась Чанья. — Я подсыпала тебе в вино опиум.

Эта новость нисколько не поколебала его безмятежности. Как и предсказывала старуха, Митч попросил еще.

Как тебе правится, фаранг, сначала найти в жизни что-то хорошее, а затем все испортить излишествами! В золотые деньки опиума джентльмен ограничивался парой трубок за ночь, мог дожить до ста лет и исправно выполнял дневные обязанности, уверенный, что вечером на диване его ждет экзотическое отдохновение от повседневных забот. Одному Будде известно, откуда взялась мысль, что ничем не нарушаемая монотонность — естественное и полезное состояние пытливого ума. Никто не утверждает, что мак — ответ на все жизненные вопросы. Это всего лишь перерыв в бесконечной работе ума. Никто не предлагает целый день оставаться под кайфом.

После того опиумного дебюта Чанья еще несколько раз ездила к Митчу. Наркотик почти совершенно вытеснил ее и стал главным предметом его вожделения. Он требовал все больше опиума, научился курить трубку, а она привыкла к его затуманенному, устремленному в никуда взгляду. Но наградой стала новая волна нежности и благодарности. Из глубин обретенной Митчем безмятежности родился совершенный любовник и муж, хотя их сексуальная жизнь потеряла былую напряженность. Но и это оказалось не так плохо. Чанье пришлись по вкусу наполненные смыслом минуты тишины, когда на смену навязчивой идее фарангов наполнять пространство всяческим шумом пришло восхитительное ничто.

В каждую последующую поездку она, хоть и с тяжелым сердцем, брала все больше опиума. Старуха забеспокоилась, видя, какое количество наркотика требуется фарангу. Она не считала себя торговкой дурью — просто лечила людей травами, что было частью ее традиционной культуры и соответствовало роли деревенской старухи. В конце концов она предупредила Чанью, что больше не станет продавать опиум. Не хватало только, чтобы ею занялась какая-нибудь служба безопасности белых или потребовали делиться местные копы. Чанье пришлось сказать Митчу, чтобы он уезжал, поскольку больше не может доставать наркотик. Но в ее судьбу вмешался случай.

Во время следующего визита Митч рассказал странную историю, которая, как она, оглядываясь назад, поняла, сильно на него подействовала, хотя трудно было сказать, что в ней правда, а что фантазии. Он по крайней мере верил.

Вечером с неделю назад Митч возвращался с одной из бесконечных прогулок по городу, который уже знал, как свои пять пальцев, сунул ключ в замочную скважину и обнаружил, что дверь открыта. Решил, будто наркотик довел его до того, что он забыл ее запереть. Но когда переступил порог, чьи-то руки увлекли его в комнату и закрыли замок.