«Когда я смотрю назад на те трудности, через которые мы прошли, на те гигантские волны, которые миновал наш отважный корабль, когда я вспоминаю все ошибки и вспоминаю все, что было сделано правильно, я уверен, нам не следует бояться бури. Пусть она ревет, пусть она бушует. Мы все равно прорвемся через нее»[516].

На последовавшем голосовании недоверие правительству выразили три депутата, 447 проголосовали «за». Гарольд Никольсон вспоминал, что, когда Черчилль вышел из зала палаты общин в вестибюль, депутаты «совершенно спонтанно начали приветствовать его. Уинстон выглядел очень довольным. Члены парламента испытывали пораженческие настроения, но он смог их вдохновить. Вчера палата общин напоминала курятник с мокрыми курицами, сегодня там были лишь одни петухи-задиры»[517].

Следующий раз отношения между Черчиллем и Вестминстером обострились в январе 1942 года. Депутаты были возмущены успехами японцев в Тихом океане, а также потерей двух самых мощных военных кораблей королевского ВМФ — линкора «Принц Уэльский» и линейного крейсера «Рипалс».

Черчилль вспоминал:

«Я сам был глубоко потрясен[518] поражениями, выпавшими на нашу долю, и никто лучше меня не знал, что это было лишь началом потопа. Хорошо информированная и легкомысленно высказываемая критика газет, тонкие и непрерывные насмешки двадцати или тридцати способных членов парламента, обстановка в кулуарах — все это создавало впечатление, что вокруг меня нарастают волны общественного мнения, сбитого с толку, недовольного, смущенного, обескураженного, хотя и несколько поверхностно судящего обо всем»[519].

Несмотря на сложность положения, Черчилль продолжал сохранять уверенность. По его словам, он «мог рассчитывать на добрую волю народа и широкую, глубокую волну национальной преданности, которая бы несла меня вперед». Также «исключительную верность» по отношению к нему проявляли военный кабинет и начальники штабов[520].

На предстоящих заседаниях в палате общин премьер решил выступить с открытым забралом, пред упредив парламент о суровых трудностях, с которыми придется столкнуться британскому народу в предстоящей борьбе. «Нет худшей ошибки для государственного руководителя, как поддерживать ложные надежды, которые вскоре будут развеяны, — считал Черчилль. — Английский народ может смотреть в лицо несчастьям или опасности, проявляя при этом стойкость и душевную силу, но он глубоко возмущается, когда его обманывают или когда он обнаруживает, что люди, несущие ответственность за его дела, сами себя обманывают»[521].

27 января — в день выступления британского премьера — в зале палаты лордов[522] был аншлаг. В галерее для зрителей не было ни одного свободного места. Среди тех, кто в тот день пришел услышать Черчилля, были его супруга Клементина, его дочь Диана и брат Джек.

Свое выступление премьер начал необычно. Он потребовал у палаты общин вотума доверия существующему правительству.

«Это совершенно нормальная, конституционная, демократическая процедура, — сказал Черчилль. — Каждый член палаты может свободно говорить то, что думает хорошего или плохого об администрации, выражать все свои мысли от чистого сердца против нынешнего состава правительства. Я должен объяснить палате, что заставило меня обратиться в настоящий момент за ее чрезвычайной поддержкой. Было высказано мнение, что нам нужны трехдневные прения, во время которых правительство, несомненно, подвергнется беспощадной критике со стороны тех, кто несет более легкое бремя, и что мы должны закончить прения, не прибегая к голосованию. В этом случае некоторые враждебно настроенные органы печати, которые и не пытаются скрывать своей враждебности, могли бы заявить, что авторитет правительства подорван»[523].

Дальше Черчилль перешел к описанию ситуации на Дальнем Востоке и положения в Северной Африке.

Премьер говорил больше двух часов. Он видел, что его выступление принимают без особого энтузиазма, но сами доводы произвели впечатление. Как свидетельствовал присутствовавший на заседании Гарольд Никольсон: «Физически ощущалось, как с каждым предложением премьера утихал шторм оппозиции. Когда Уинстон почувствовал, что овладел палатой, он уже не мог скрывать радости. В эти моменты Черчилль особенно очарователен. Он засунул руки глубоко в карманы брюк и начал медленно поворачивать корпус то вправо, то влево, наслаждаясь превосходством положения»[524].

Заканчивая выступление, Черчилль решил сознательно не давать никаких обещаний. Он вновь потребовал вотума доверия, подчеркнув свою конечную ответственность за все политические и военные действия: