умел составлять разумные и адекватные интерпретации из магических смысловых блоков.

Чтобы сделать свою систему понятной, дон Хуан как практикующий должен был сначала разрушить во мне определенную уверенность. Речь идет о свойственной подавляющему большинству людей уверенности в том, что наше основанное на «здравом смысле» описание мира окончательно и однозначно. Используя психотропные растения и точно рассчитанные для меня контакты с чуждой системой, он добился своего — я убедился, что мое описание мира не может быть окончательным, поскольку является лишь одной из множества возможных интерпретаций.

В течение тысячелетий то смутное и неопределенное явление, которое мы называем магией, было для американских индейцев серьезной и достоверной практикой, сравнимой по значению с нашей наукой. Вне всякого сомнения, нам понять ее сложно именно потому, что она основана на чуждых смысловых блоках.

Однажды дон Хуан сказал мне, что человеку знания свойственна предрасположенность. Я попросил объяснить.

— Я предрасположен к видению, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне нравится видеть, — пояснил он, — потому что видение позволяет человеку знания знать.

— И что же ты видишь?

— Всё.

— Но я тоже все вижу, а ведь я — не человек знания.

— Нет, ты не видишь.

— Мне кажется, что вижу.

— А я утверждаю, что нет.

— Что заставляет тебя так говорить?

— Ты только смотришь на поверхность вещей.

— То есть ты хочешь сказать, что человек знания видит насквозь все, на что он смотрит?

— Нет. Я не это имел в виду. Я говорю о том, что каждому человеку знания свойственна его собственная предрасположенность. Я — вижу и знаю, другие делают что-нибудь свое.

— Например?

— Возьмем, например, Сакатеку. Он — человек знания, и он предрасположен к танцу. Он танцует и знает.

— Насколько я понял, предрасположенность относится к чему-то, что человек знания делает, чтобы знать?

— Верно.

— Но как танец может помочь Сакатеке знать?

— Можно сказать, что Сакатека танцует со всем, что его окружает. И со всем, что у него есть.

— Он танцует так же, как я? Я хочу сказать — как вообще танцуют?

— Скажем так: он танцует так, как я вижу, а не так, как мог бы танцевать ты.

— Он видит так же, как ты?

— Да, но он еще и танцует.

— И как танцует Сакатека?

— Трудно объяснить… Своего рода танец, особые движения, которые он выполняет, когда хочет знать. Невозможно говорить о танце или о видении, не зная путей и способов действия человека знания. Это все, что я могу сказать тебе сейчас.

— Ты видел его, когда он танцует?

— Да. Но тот, кто просто смотрит на него, когда он это делает, не в состоянии видеть, что это — его способ знать.

Я знал Сакатеку, по крайней мере, мне было известно, кто это. Мы встречались, и однажды я даже покупал ему пиво. Он был очень вежлив и сказал, что я могу остановиться в его доме, если захочу. Я давно уже хотел к нему заехать, но дону Хуану ничего об этом не говорил.

Днем 14 мая 1962 года я подъехал к дому Сакатеки. Найти его было несложно, потому что Сакатека мне все подробно объяснил. Дом стоял на углу и был окружен забором. Я подергал запертые ворота и обошел вокруг, пытаясь заглянуть внутрь дома. Похоже было, что там никого нет.

— Дон Элиас! — громко крикнул я.

Испуганные куры с диким кудахтаньем разбежались по двору. К забору подошла небольшая собака. Я подумал, что сейчас поднимется лай. Но собачка молча уселась на землю и стала меня разглядывать. Я позвал еще раз, и куры опять всполошились.

На порог вышла пожилая женщина. Я попросил ее позвать дона Элиаса.

— Его нет дома, — сказала она.

— А где его можно найти?

— Он в поле.

— Где именно?

— Не знаю. Зайдите попозже, ближе к вечеру. Он будет дома около пяти.

— А вы — жена дона Элиаса?

— Да, я его жена, — ответила она и улыбнулась.

Я попытался было расспросить ее о Сакатеке, но она извинилась и сказала, что неважно говорит по-испански. Тогда я сел в машину и уехал.

Около шести я вернулся, подъехал к двери, вылез из машины и окликнул Сакатеку. На этот раз из дома вышел он сам. Я включил магнитофон, висевший у меня через плечо. В коричневом кожаном футляре он был похож на кинокамеру. Сакатека, кажется, узнал меня.

— А, это ты, — сказал он, улыбаясь. — Как там Хуан?

— Нормально. А как ваше здоровье, дон Элиас?

Сакатека промолчал. Мне показалось, что он нервничает. Внешне все было как будто в порядке, но я чувствовал, что с ним что-то происходит.

— У тебя поручение от Хуана?

— Нет, я сам приехал.

— Но чего же ради?

В его вопросе сквозило искреннее удивление.

— Ну, просто хотел с вами поговорить… — сказал я, стараясь говорить как можно естественнее. — Дон Хуан рассказывал мне о вас удивительные вещи, я заинтересовался и хотел бы задать несколько вопросов.

Сакатека стоял передо мной. Худое жилистое тело, рубашка и штаны цвета хаки. Глаза полузакрыты. Он выглядел то ли сонным, то ли пьяным. Рот был слегка приоткрыт, нижняя губа отвисла. Я заметил, что он глубоко дышит и едва не похрапывает. Мне пришло в голову, что Сакатека выжил из ума. Однако мысль эта казалась совершенно неуместной, так как выйдя из дома минуту назад, он был не только очень бодр, но и вполне осознавал мое присутствие.

— О чем ты хочешь говорить? — спросил он наконец.

Голос его был усталым, казалось, он с трудом выдавливает из себя слова. Мне стало не по себе, словно усталость эта была заразной и передалась мне.

— Ни о чем особенном. Просто приехал побеседовать с вами по-дружески, вы же меня сами приглашали.

— Да, но это — другое.

— Почему же другое?

— Разве ты не говорил с Хуаном?

— Говорил.

— Тогда чего ты хочешь от меня?

— Я думал… Ну, я хотел задать вам несколько вопросов…

— Задай Хуану. Разве он тебя не учит?

— Нет, он учит, но все равно мне хотелось бы спросить вас о том, чему он меня учит, и узнать еще и ваше мнение. Тогда бы я лучше знал, как мне