— машет она рукой. — У всех всё так. У всех всё одинаково, понимаешь? Два холмика и норка для зверька.

— Ирка, ты чего? — хохочу я. — Какая ещё норка?

— Нора, глубокая вот какая. Ладно, ты на меня не сердись, я сама не знаю, что со мной в последнее время. Я тебе счастья желаю… семейного… Хотя… вот убей меня, не понимаю, какого х*я ты в восемнадцать лет жениться решил? Зачем? Нет, я-то ни на что не претендую, на мне жениться… на мне жениться нельзя, это мне ясно… Но для чего вообще люди женятся так рано? Только не надо мне щас про любовь сопли пускать…

— Розовые? — улыбаюсь я.

— Чего розовые?

— Сопли не надо пускать розовые?

— Да никакие не надо. Всю жизнь будешь оправдываться перед ней за каждое слово и каждый взгляд. А нах*я тебе это, Брагин? Тебе! Ты меня понимаешь? Ладно, не объясняй, это я так просто, мысли вслух. Дело-то твоё…

— Ириш, — я обнимаю её и она кладёт голову мне на плечо.

Ириш, хочу сказать я, а мне и не восемнадцать совсем, и я совершенно не уверен, что нужен тебе, а ей вот нужен, очень нужен, и она мне нужна. Про любовь не буду, раз ты не хочешь, хотя и про это есть что сказать. Просто я знаю, что с ней пройду весь путь, от начала до конца и она не отступится и не предаст. У меня чуйка, я людей повидал. Я знаю. Или думаю, что знаю. Может, и нет никакой чуйки… Да только я верю именно в это…

Я собираюсь сказать… ну, кроме того что мне уже давно не восемнадцать, собираюсь, но не успеваю. Поворачиваю голову и вижу Наташку в дверях кухни. Твою дивизию… Она кивает, смахивает пальцем слезинку, молча поворачивается и уходит в сторону гостиной…

24. Полет Валькирий

А праздник продолжается, звенят бокалы и голоса становятся громче, перекрикивая друг друга и гремящую музыку.

«Кам, кам, кам ту Эл Эй», — поют «Чилли», а Галя красиво и раскованно танцует с Геной.

— А ты, Геннадий, ничего, — смеётся она, и он на радостях наливает ей ещё вина.

Пахнет едой, алкоголем и разогретым парфюмом.

— Завтра увидимся, — кивает, прощаясь Злобин.

— Обязательно.

Первой уходит Новицкая, и после этого начинается разброд и шатания. Понемногу гости расходятся и остаются только домашние и Галя с Чурбановым. Оба хорошо подшофе. Мама с будущей снохой уносит посуду. Наташка выглядит спокойно, никаких слёз и обиженных взглядов, мило улыбается гостям. Волю в кулак собрала и — вперёд…

М-да… не надо быть бараном, и не придётся расхлёбывать всякое такое…

— Хорошую ты девочку нашёл, — в очередной раз выносит вердикт Галина. — Правильную, да Юра? Гена, это точно твоя дочка? На тебя не похожа что-то.

— Ой, да ладно! — расправляет грудь Гена. — Ты, Галина, тоже на папку своего не больно-то похожа! Вона красавица какая.

— Что⁈ — она начинает хохотать. — Юра, почему у тебя такие кадры толковые до сих пор в капитанах? Ты же в кадрах царь-батюшка.

— Так это… я же с низов дослужился, — пожимает плечами Гена. — Так-то наш брат и до капитана редко доходит. Если бы не Лариска моя, до сих пор сидел бы в младших лейтенантах. Она меня внесла в список тихой сапой и — дело сделано.

Он смеётся, и все смеются вместе с ним, думают он шутит.

— Наташа, тебе понравилась картина? — спрашивает Галя.

— Очень! — восклицает Наташка. — Ещё раз спасибо вам огромное. И за подарок и за Мартика. За помощь и поддержку Егора. Большущее спасибо.

Гале приятно это слышать, но это правда, она очень нам помогла. Без неё, возможно, мы бы до сих пор в гостинице жили.

— Галя, — поддерживаю я Наташку. — Правда, спасибо.

— Ну ладно-ладно, — усмехается она. — Весь вечер меня только и благодарили. Вы на картину гляньте, это вообще-то Лидия Мастеркова. Работа побывала на той самой «бульдозерной» выставке, к вашему сведению.

Да, ничего, между прочим. Квадратный холст со стороной около восьмидесяти сантиметров разрисован яркими разноцветными ленточками, напоминающими водоросли. Симпатично. Зачем такое гусеницами давить? Я, конечно, тот ещё спец, но антисоветчину здесь не нахожу.

Наконец, гости расходятся, а посуда оказывается вымытой и насухо вытертой. Домочадцы разбредаются по своим комнатам. Наташка идёт в спальню. Блин… Очень хочется просто лечь и поспать, но придётся ей опять что-то объяснять и поучать…

— Сынок, — окликает меня мама.

— Да, мам.

— Хочу сказать тебе кое-что, — кивает она. — Мы с отцом так тобой гордимся. Погоди-погоди, не перебивай. В такие годы ты уже многого добился, просто в голове не укладывается. Совсем недавно был ещё совершенной тютей, несмышлёнышем и так быстро возмужал, оперился… Не иначе, как тот удар кирпичом тебя изменил…

Мама улыбается.

— Ма-а-м.

— Да шучу-шучу я. Нет, правда, потрясающе, у тебя такие друзья… Сам Ян Френкель пришёл!

— Ну, это по-соседски, я с ним до сегодняшнего вечера не был знаком.

— Да ладно он, а остальные-то просто вообще… Чурбанов! Брежнев! Пьёт он, правда, многовато, но неважно, все тебя ценят и любят. Я тебе только одно хочу сказать, будь очень и очень осмотрительным. Ты даже представить не можешь, сколько вокруг тебя завистников сейчас и врагов. Нужно быть максимально бдительным. И пусть Наташа твоя станет тебе надёжным тылом, понимаешь меня? Раз уж ты как угорелый несёшься под венец, то хотя бы требуй от неё понимания. Ясно тебе?

— Ма-а-м.

— Нет, Наташа, конечно очень хорошая, но жизнь прожить, я тебе скажу… Вон у нас с отцом, сам знаешь… А она девочка эффектная, милая, тем более сейчас ты её в такие круги выводишь… Понимаешь меня?

— Нет, мам, не понимаю, честное слово. Я ей полностью доверяю.

— Ну, хорошо-хорошо, молодец, что доверяешь. Но, как говорится, доверяй, но проверяй. Не будь дураком. А я вам счастья желаю и надеюсь, что она никогда тебя не подведёт. Вот и всё… Но и сам не будь дураком, ясно?

— Ладно, мам, спокойной ночи…

— Спокойной… Я тебе, как мать говорю, вот будут у тебя собственные дети, поймёшь меня. Нечего от матери отмахиваться…

Наташка снимает платье, когда я вхожу в спальню.

— Наташ,