– У меня тоже, – ответил я, слегка оторопев.

Я не поверил ему.

Швейцарцы готовились открыть двенадцать филиалов с большим отделом свежей выпечки в каждом. Договор держали в строгой тайне от коллег по отрасли. В сбыте я уже достиг лимита, но раздаривать хлеб, естественно, не собирался. Необходимые объемы продукции могли давать и немногие большие пекарни. Флорисдорфскую, которая принадлежала Шварцу, я, по существу, сбросил со счетов. И был умерен: они только сбивали цену. Но я носом чуял, что опасность исходит прежде всего от двух хлебозаводов в федеральных землях: несмотря на готовность региональных властей оказывать им существенную поддержку, там нашли возможность открыть несколько рабочих мест. Вот такие дела. Они пойдут на более высокую оплату каждого рабочего места. Но деньги еще не истрачены, а места уже ликвидируются. Коммерции советник Шварц рассчитывал, таким образом, на дополнительный куш. Он вскользь упомянул об этом с видом человека, который, подняв бокал, вдруг вспоминает, что у сестры сегодня именины. Тут было что-то не так. Кроме того, решения должны были принять только неделю спустя. Смех Шварца раздражал меня.

Когда мы переключились на другие темы, я думал о том, какие средства он готов вбухать, чтобы ускорить решение и обратить его в свою пользу. Он стал скуп на комиссионные, приплачивал далеко не всегда. А с другой стороны, и многие швейцарские бизнесмены слыли скупердяями и, стало быть, охочими до комиссионных. Есть такой старый анекдот: «Каково назначение дырок в эмментальском сыре? – В них спрятаны комиссионные». Наиболее вероятным мне казалось предположение, что он занялся побочным бизнесом. Его сын не без успеха подвизался в фотоиндустрии. Я как раз собирался задать молодому Шварцу вопрос о его бизнесе, но тут коммерциальрат начал распространяться про расширение своего. Он сказал, что намеревается увеличить количество мест только для младшего персонала по обслуживанию оборудования, чтобы постепенно доверить ему производственные операции. Их не надо будет долго учить, поскольку они уже знают процесс.

Недавно он будто бы – и я постепенно стал сознавать серьезность положения – снова объявил о приеме нескольких человек для работы в качестве младшего обслуживающего персонала. Набралось 149 желающих. Со всеми было проведено телефонное собеседование, в конце концов для личной беседы отобрали четырнадцать. Восемь свободных мест, скорее всего, займут иностранки. Местные все равно уже не подходят для этой работы, так как имеют искаженное представление о денежном достатке. Я охотно согласился бы с ним, если бы не тягостное чувство, что он хочет мне сказать что-то совсем другое.

– Сегодня на двенадцать ноль-ноль, – продолжал он, – были назначены беседы с кандидатами. Мне хотелось побыстрее разделаться с этим. Как вы думаете, – на одном давнем празднике в Союзе промышленников мы договорились быть на «вы», – как вы думаете, сколько пришло человек?

– Только половина из отобранных, – ответил я, и мне вдруг стало ясно, что он, говоря о сделке, просто блефовал, чтобы в последней, решающей фазе отвести удары с моей стороны.

Мои отношения с сиятельной особой, то бишь с Катрин Пети, уже стали темой газетных сплетен. Должно быть, он предполагал, что я часто бываю в Швейцарии, а потому – и здесь был недалек от истины – мне легче завязать личные контакты с фирмой. Он хотел провести меня.

– Скорее всего, лишь половина, – добавил я, – у меня то же самое.

– Ни одной живой души! – горестно воскликнул он и поднял указательный палец. – Ни одного ситцевого платочка в двенадцать часов не пожаловало. Сто сорок девять заявок, и никого на собеседовании. А еще жалуются на безработицу. Как все это понимать?

– Уровень зарплаты младшего персонала у вас, вероятно, не выше, чем у меня.

Вид у него был озадаченный.

– Но это же лучше, чем ничего. Почему бы не заработать на уборке грязи? А им по телефону было ясно сказано: есть перспективы дальнейшего роста.

– Я бы и этого не обещал.

Вот теперь мне его лицо нравилось.

– А я что тебе говорила, – вмешалась его жена, известная своим сострадательным отношением к брошенным младенцам, – я всегда считала, что они должны больше зарабатывать.

До этого она наблюдала за танцующей дочкой, а тут повернулась к нам.

– При чем здесь это? – рявкнул Шварц. – Хоть одна из моих работниц принесла в подоле ребенка в твой фонд для оказания помощи?

– Тебе откуда знать? – сказала она. – Есть немало женщин, которым удается скрывать беременность. А к нам поступают в основном крохотулечки в два с половиной кило весом.

Должен признаться, ситуация не беспокоила меня. Всем было известно, что у коммерциального советника возникли проблемы с фондом его супруги. Как только был основан сей Центр помощи брошенным младенцам, именуемый в народе Бюро невостребованных находок, а именно в тот день, когда в Вене обнаружились сразу три подкидыша, все газеты пели дифирамбы госпоже советнице, которая к тому же предстала на фотографии с чужими детьми на руках. Изрядная доля пиаровских щедрот пришлась и на флорисдорфскую пекарню, которая в прямом смысле пожертвовала какие-то крохи самым беспомощным из неимущих, так что улыбка советницы перед объективами, видимо, была искренней. Однако вскоре последовала критика, придавшая улыбке госпожи Шварц некоторую напряженность. Со дня основания было заявлено, что Бюро находок заботится о найденышах до тех пор, пока благодаря строгому отбору не будут приисканы приемные родители. Но тут число подкидышей стало стремительно расти. Ночами к дверям Центра регулярно возлагались хозяйственные сумки и выложенные пенопластом коробки. Полиция усилила патрульный надзор. Были изловлены один дед, двое отцов, одна мать и какой-то мужчина, чье отношение к подкинутому ребенку выяснить так и не удалось. Этот тип почти не говорил по-немецки и не имел никаких документов. Куда его в конце концов дели, неизвестно, но ребенок остался.

Прошло не так много времени, и коробки с дырчатыми стенками стали находить на ближайших трамвайной и автобусной остановках. Чаще всего фирменные картонные ящики из-под стереоустановок и телевизоров, эти резервуары могли хранить тепло в течение нескольких часов. Криминалистический анализ картонок, даже при участии телевизионных спецов по розыску, ничего не дал, поскольку злоумышленники пользовались только упаковочной тарой самых ходовых аппаратов, которая мозолит глаза в каждом универмаге и часто употребляется для переезда на новую квартиру.

Даже среди служителей Католической церкви, с самого начала поддерживавшей проект и готовой включить госпожу советницу в очередь на причисление к лику святых как национальную мать Терезу, появились критики проекта, который, по существу, поощрял оставление матерями младенцев и, таким образом, покушался на нерасторжимость семейных уз. На что последовало возражение, адресованное одному нахальному журналисту, что Моисей, как известно, был подкидышем, коему потом Господь открыл священные заповеди. Упоминание библейского патриарха в этой связи отдавало кощунством. И уже не только в Союзе промышленников, но и в журналистской среде, о чем свидетельствовали зловещие намеки прессы, все увереннее поговаривали, что коммерции советник Шварц за милую душу похерил бы весь проект. Но для жены ее занятие было самой пылкой страстью, даже призванием. Она руками и ногами отбивалась от всех нападок. Фрау Шварц по-прежнему позировала репортерам, держа на руках преимущественно темнокожих детишек, хотя именно это укрепляло общество во мнении, что ее Центр вызывает приток чужеземцев, задумавших сбагрить своих младенцев в Вене. Поэтому она неустанно выступала за более строгий пограничный контроль. Тяжелее всего приходилось стражам южных и восточных рубежей, поскольку замотанным пограничным чиновникам всякая семья, въезжавшая в страну с маленьким ребенком, казалась подозрительной.