Мэтт покраснел:

– Ты сказал, что это был я?

– Ты что, за дурака меня принимаешь? Я просто ответил, что какой-то кадет, кто – не помню, подсказал мне, что есть такой параграф девятьсот семь.

– Спасибо, Текс, выручил, – облегченно вздохнул Мэтт. – Ты настоящий друг.

– О чем ты говоришь! Но он попросил меня передать тебе одну фразу.

– Мне?

– «Не надо».

– Что «не надо»?

– Не знаю. Просто фраза такая: «не надо», просил тебе передать. И еще сказал, что кадеты, чересчур увлекающиеся космической юриспруденцией, часто кончают тем, что их вышибают из патрульной службы.

– А-а… – Мэтт задумался. – Ну а что было потом? Когда ты явился к вахтенному офицеру?

– Я доложился в дежурную часть, вахтенный курсант разрешил мне войти. Я, как примерный мальчик, отдал салют, назвал имя и показал оба приказа… – Текс замолчал и уставился куда-то вдаль.

– Ну? Да продолжай ты, не томи, бога ради.

– Что ну? Ну и надрал он мне уши, самым научным способом. Даже у дяди Боди не получилось бы лучше, а уж он-то это делать умел. – Текс снова замолчал, делая вид, будто воспоминание о происшедшем причиняет ему невыносимую боль. – После этого вахтенный успокоился и объяснил мне, причем слова подбирал какие попроще, чтоб они были подоходчивей для меня, кретина. Мол, параграф девятьсот семь касается исключительно нештатных ситуаций и что кадеты-новички обязаны подчиняться старшим кадетам при любых обстоятельствах и по всем вопросам, если только устав этого не запрещает.

– Вот оно что! Но послушай, получается, что мы обязаны выполнить все их распоряжения практически по любому поводу. Это что же, значит, старший кадет может мне приказать, как делать пробор в моей прическе?

– Совершенно точно: ты произнес именно те слова, которые выбрал для примера лейтенант фон Риттер. Старший кадет не имеет права приказать тебе нарушить устав, он не может приказать ударить капитана и не может приказать тебе покорно стоять, чтобы ему было удобно выдать тебе по роже. Но его права только этим и ограничиваются. Правда, лейтенант пояснил, что старший кадет обязан руководствоваться здравым смыслом и благоразумием и что правила поведения за столом относятся как раз к этой категории. А под конец он приказал мне явиться к Динко и все ему доложить.

– Вот уж, наверное, Динко порадовался.

– Да ни капельки. – Текс наморщил лоб и посмотрел на Мэтта озадаченным взглядом. – Знаешь, что странно. Динко смотрел на это дело, будто преподал мне урок геометрии. Он сказал, что теперь, когда я убедился, что все делалось по закону, он хочет мне объяснить, почему решил научить меня правильно есть пирог. Он сказал даже, что понимает, будто я могу рассматривать этот приказ как неуместное вмешательство в мою личную жизнь. Я ответил, что, похоже, никакой личной жизни у меня больше нет. А Динко на это мне говорит, мол, ничего подобного, личная жизнь у меня есть, просто какое-то время она будет микроскопической.

Потом он объяснил мне, в чем тут дело. Офицер патрульной службы, по его словам, должен уметь общаться с представителями самых разных слоев общества; если хозяйка дома, куда пригласили офицера, ест с ножа, тогда и офицер должен поступать так же.

– Ну, это понятно.

– Потом он сказал, что кандидаты приезжают в Хэйуорт-холл отовсюду. Некоторые из них воспитаны в семьях и обществах, где хорошие манеры требуют, чтобы все ели из одного блюда пальцами… как это принято у мусульман. Но существуют общие правила, которые считаются нормальными среди высших слоев общества.

– Чушь, – сказал Мэтт. – Я видел губернатора Айовы с хот-догом в одной руке и куском пирога в другой.

– Наверняка это был не официальный банкет, – отмахнулся Текс. – Нет, Мэтт, мне кажется, Динко прав. Он сказал, что сам по себе пирог не важен, но это пример действия общего принципа, например: нельзя говорить о смерти на Марсе или упоминать про нее в разговоре с марсианином.

– Правда? – удивился Мэтт.

– По крайней мере, так говорит Динко. Он еще сказал, что со временем я научусь, как он выразился, «есть пирог вилкой» при самых разных обстоятельствах и на любой планете. Вот и все, на этом наш разговор закончился.

– Значит, весь вечер он читал тебе мораль?

– Ну не весь, минут десять.

– Почему тогда я не мог тебя найти? Я зашел в твою комнату перед самым отбоем, а тебя все еще не было.

– Я сидел в комнате у Динко.

– Да чем ты там занимался?

– Видишь ли, – Текс выглядел смущенным, – я писал… Я писал фразу «Я всегда буду есть пирог вилкой» две тысячи раз.

Текс и Мэтт решили осмотреть весь корабль и действительно побывали на всех палубах, открытых для посещения. Но машинное отделение было заперто, а в коридор, ведущий к рубке управления, их не пустил часовой. Они попытались снова заглянуть в иллюминаторы комнаты отдыха, но обнаружили, что теперь там был установлен порядок: у входа на палубу стоял старшина корабельной полиции и требовал от каждого входящего кадета подтверждения, что он здесь еще не был, и только после этого разрешал войти.

Что касается пассажирских палуб, юноши быстро поняли, что одна ничем не отличается от другой. На некоторое время заинтересовались работой бортовых санузлов – с их необычной и хитроумной конструкцией, необходимой для нормального функционирования в космосе, они были незнакомы. Но четыре часа – слишком большой срок, чтобы потратить его целиком на осмотр душевых и сантехники; через некоторое время друзья отыскали спокойное место, где и обосновались, впервые испытав самую характерную черту космических полетов – монотонность.

Наконец из корабельных динамиков донеслось:

– Приготовиться к ускорению! Десятиминутная готовность.

Снова пристегнувшись на своих местах, юноши почувствовали короткие рывки двигателей, разделенные довольно значительными промежутками времени, затем последовало долгое ожидание и, наконец, едва заметный толчок.

– Зацепили причальным тросом, – пояснил старшина. – Будут подтягивать к себе. Теперь уже недолго ждать.

Еще через десять минут последовала громкая команда:

– Высадить пассажиров! Попалубно!

– Отстегнуться! – скомандовал старшина и встал у люка.

Переход пассажиров с одного корабля на другой – процесс долгий, потому что соединялись корабли всего одним шлюзом. Отделение Мэтта дождалось, когда опустеют четыре палубы над ними, и лишь после этого кадеты поднялись по трапу на седьмую палубу. Там был открыт люк, но за ним вместо пустоты виднелась гофрированная труба шести футов в диаметре. Посередине трубы был протянут трос. Вдоль троса, быстро перебирая руками, двигались кадеты: сейчас, в невесомости, они сильно смахивали на обезьян.

Когда пришла его очередь, Мэтт схватился за трос и подтянулся. В пятидесяти футах за воздушным шлюзом гофрированная труба внезапно открывалась в другой отсек, и Мэтт оказался внутри своего нового дома, ПРК «Рэндольф».