чем зубочистка в клубном сэндвиче. Но никакого иного оружия у него не было.

В тусклых выпученных глазах чудовища медленно съёжились зрачки, превращаясь из клякс в крошечные ртутные сферы.

— Будь я в своём обычном состоянии, не внял бы этому мудрому совету. Как ты верно заметил, я животное и, пребывая в голоде, впадаю в глухое уныние. Однако… Помнишь, я рассказывал о том, до чего тяжело сберечь кровь, этот драгоценный человеческий сок? Она недолговечна, капризна, быстро сворачивается, испаряя из себя ту силу, которая некогда была заключена. Раньше у меня не хватало терпения закончить свои опыты в этом направлении. Я всегда был слишком нетерпелив, слишком жаден… Но тут… — между костяными наростами жала впервые мелькнуло подобие языка, похожий на слизняка сизый отросток, усаженный крохотными миниатюрными иглами, загнутыми наподобие рыболовным крючкам, — Ты даровал мне возможность попрактиковаться, Тигр. И я практиковался, используя сохранённые вещества и реактивы. Это тоже был тяжёлый и долгий труд. Мне удалось сохранить часть крови того бродяги. Не всю, но некоторое её количество. Она была зловонной, от неё несло, как от помоев, но я растягивал её несколько месяцев, не давая искре разума зачахнуть в теле голодного животного. И всё это время тёр цепь. И знаешь, что?

Лэйд сжал трость обеими руками, выставив перед собой, точно пику. Его поза была устойчива, ноги широко расставлены, локти напряжены, однако сам он отчего-то этой устойчивости не ощущал. Напротив, трухлявый пол под ногами поплыл, точно шаткая корабельная палуба, а где-то в низу живота болезненно надулся мочевой пузырь.

— Ты слишком долго рядился в тигриную шкуру, Лэйд, — скрежещущий голос Пульче на миг показался ему почти мягким, почти ласковым, — Ты забыл свои старые имена. Слишком долго был лавочником. Знаешь, мне кажется, твоя кровь будет жидкой и вонючей, как несвежее масло.

Звено цепи, которую сжимали когти Пульче, лопнуло, беззвучно рассыпавшись мелкими глиняными осколками.

* * *

Кажется, он не успел даже толком испугаться. Не было времени. Мышцы вдруг онемели, но не так, как немеют обычно перед схваткой, наливаясь силой и горячей кровью, а как-то болезненно, точно по ним пропустили слабый гальванический разряд, враз обессиливший их. Может, поэтому шаг в бок, который должен был увести его с линии атаки, высчитанный и гибкий, как у фехтовальщика, шаг, оказался коротким, порывистым и бесполезным.

Возможно, он и помог бы ему, нападай на него зверь, существо, чьи древние инстинкты следуют раз и навсегда заложенной программе, эффективной, но с трудом воспринимающей изменения в обстановке.

Но Пульче не был зверем. И атаковал он не как зверь.

Вместо того, чтобы ударить по кратчайшему пути, он резко метнулся в сторону, прижимаясь к самому полу, так, что осколками разлетелись гнилые обломки половиц. Вынуждая Лэйда резко поворачиваться вослед и терять равновесие.

Пульче ударил так, как ударило бы насекомое — стремительно, хищно, по несимметрично изломанной траектории, как ударил бы земляной паук или скорпион, одним порывистым хлёстким движением.

Чёртова огромная блоха… Хитроумное насекомое…

Лэйд успел повернуться, пусть и пожертвовав устойчивостью своей позиции, успел вскинуть руки, направляя тусклый стальной наконечник трости в то место на впалой груди Пульче, чем за потрескавшимися хитиновыми пластинами угадывалась небольшая впадина, не прикрытая бронёй, лишь слизкими серыми наростами. Удар этот, усиленный бедром и ногой, должен был быть силён — в достаточной мере, чтоб остриё вонзилось в тушу не меньше чем на семь дюймов. Заранее заныли мышцы предплечий, готовясь мгновенно выдернуть перемазанное ихором древко из сопротивляющегося противника, напряглась спина…

Он забыл, до чего стремительны бывают насекомые. Забыл, с какой непостижимой стремительностью устремляются в смертоносный выпад осы, с какой обманчивой плавностью пикируют над поверхностью пруда хищные стрекозы. Пульче оказался на десять дюймов левее того места, где он должен был быть, а потому удар, направленный ему в грудь, скользнул по полированному панцирю, устремившись в пустоту и увлекая за собой Лэйда.

Он понял, что всё кончено ещё до того, как утратившее равновесие тело успело послать в мозг тревожный сигнал. До того, как мощные лапы Пульче мгновенно напряглись, швырнув его огромное тело вперёд с непостижимой лёгкостью, точно камень из пращи. Это было похоже на мелькнувшую на экране синематографа белую вспышку, возвещавшую о том, что лента в будке киномеханика подошла к концу, вспышку, за которой следует трещащий хлёсткими змеями и полосами обжигающе белый экран.

Большая ошибка, мистер Лэйд Лайвстоун.

Он сам щедро напоил Блоху кровью. И пусть кровь эта была застоявшейся, не человеческой, она вдохнула в искорёженное подобие человеческого тела достаточно силы, чтобы превратить его в смертельно опасного противника. Сам виноват. Нарочно хотел подпоить старого врага, чтобы продемонстрировать Уиллу его животную ярость, сдерживаемую лишь холодной сталью. И продемонстрировал — на свою беду…

Удара он почувствовать не успел. Просто те шесть футов, что отделяли его от Блохи, как-то сами собой истаяли — и в душу ему заглянули отливающие ядовитым светом гнилые жёлтые луны нечеловеческих глаз с крохотной почти растворившейся точкой зрачка посерёдке.

Хрустнуло. Скрежетнуло. Лязгнуло. Мир без предупреждения вдруг лягнул его под дых, отчего все окружающие детали вдруг съёжились и посерели, а звуки на миг вовсе потухли. Он полетел куда-то спиной вперёд, силясь лишь не выпустить из онемевшей руки трость, но пальцы, поддавшись накатившей из низовьев живота слабости, разомкнулись сами собой, пытаясь за что-то схватиться — и трость полетела куда-то через всю комнату, в противоположную от Лэйда сторону.

Лэйд врезался в стену, судорожно пытаясь втянуть в себя воздух, но лёгкие словно затопило тяжёлым свинцом, сквозь толщу которого он ощущал лишь, как слабо ворочается на своём месте сердце.

Боли почему-то не было, может, черёд для неё ещё не пришёл — оглушённое тело слишком медленно принимало сигналы. Мыслей тоже не было, лишь мелькали на тёмных аллеях сознания бессмысленные ругательства, не способные даже оформиться в слова, да ощущалась где-то за ними хинная горечь запоздалого сожаления.

— Я так и думал, — Пульче с хрустом размял свои когти, точно боксёр после хорошего удара, глядя на него сверху вниз, — Ты и впрямь постарел, Тигр. Должно быть, сытая жизнь торгаша размягчает тело. Только знаешь… Мне кажется, ты и раньше был торгашом, задолго до того, как изловил меня. Когда заплатил выкуп за свою шкуру Левиафану, оставив Ему на поживу доверившихся тебе людей. И меня в том числе.

Лэйд попытался втянуть в раздавленную грудную клетку воздух, но кружившей в нём пыли было так много, что он захлебнулся, извергнув на пол горькую жёлчь вперемешку с песком и мелкой древесной трухой. С вбитого в стену деревянного шипа ему усмехнулось треснувшей зубастой пастью освежёванное тельце мёртвого крота.

Так тебе и надо, казалось, хотело сказать оно, весело