Дни тянулись один за одним, однообразные, нудные, тяжелые, но все оставалось по-прежнему без каких либо перемен. Очень скоро он обратил внимание на людей, которые целые дни сидели за столом и о чем-то шептались со своими соседями. Штейнбрюк объяснил, что это свои адвокаты. За несколько паек хлеба они помогают заключенному развить и обосновать обвинение. Тот, кто согласился сделать признание, должен был его продумать, чтобы оно было логичным и последовательным. Следователь потом его оформит в протоколах.

Павел старался держать себя в руках в тайной надежде, что все откроется в должный момент и во всем разберутся.

Его опять внезапно подняли ночью и куда-то повезли. Впопыхах он даже не успел проститься со Штейнбрюком. Вновь длинные коридоры, окрашенные в бледно-зеленый цвет, лестницы и, наконец, длинная, узкая камера на трех человек. На двух топчанах уже лежали люди.

Не успел Павел расположиться, как открылась форточка и надзиратель закричал:

— Подъем!

С одного топчана вскочил пожилой человек и поспешно стал натягивать на себя одежду. Его сосед лежал неподвижно.

— Он что, больной? — спросил Павел.

— Тише! Ради бога! Это — товарищ Ильк, бывший заместитель начальника отдела НКВД. Ему, в порядке исключения, разрешают после допроса спать. Характер у него крутой, его лучше не трогать!

Вот уж с кем Павел не ожидал встретиться, так это с Ильком. А что характер у него крутой, так это Павел знал еще с Германии. В двадцать седьмом Ильк прибыл в Берлин, чтобы создать первую нелегальную резидентуру. Подчинялся он Слуцкому, который в то время работал под «крышей» торгового представительства.

Эти два столь разных человека конечно не могли сработаться. Слуцкий, до выезда, занимал в НКВД более высокую должность, зато Ильк хорошо знал Германию, свободно говорил по-немецки и легко заводил связи. Он быстро сколотил несколько нелегальных групп, в том числе и в соседних с Германией странах, и начал от них получать обширную информацию. Но Слуцкий считал, что большинство завербованных Ильком агентов не нужны, поскольку они недисциплинированные, дорого стоят и даже опасные. Личная несовместимость дополнила тактические разногласия двух профессионалов.

Слуцкий был вежливым и тактичным человеком, тогда как Ильк — циничным, грубым и вспыльчивым.

Естественно, от трений двух резидентов страдала работа. Во время пребывания в Берлине Ильк женился на Александре Плесснер, украинке немецкого происхождения, из семьи белоэмигрантов. У нее было три сестры, старшая работала в советском торговом представительстве в Берлине. Ее муж, Павло Ладан был расстрелян в СССР в 1932 году. У Александры Плесснер был также брат, который являлся членом национал-социалистической партии Германии.

В двадцать девятом подпольные группы Илька, после имевших место провалов агентуры, были ликвидированы, а сам он с двумя сестрами-эмигрантками возвратился в Москву. Его назначили на должность заместителя начальника контрразведывательного отдела ОГПУ.

К обеду Ильк оделся, умылся и только тогда узнал Корнеля. Они обнялись и начались воспоминания. Несколько раз надзиратель делал им замечания, но они не обращали на него никакого внимания.

— Э-э, не успел я уехать из Москвы! — захлебывался Ильк. — Все хлопотал об этом. Там было бы лучше.

— Лучше? — вырвалось у Павла.

— Да, лучше! — повысил голос Ильк. — Лучше, чем оставаться в Москве. Это несомненно, вызвало бы ряд неудобств, но я предпочел бы жить в моем крохотном домике в родном Подволочиске, под Тернополем, чем оставаться в Москве…

Он замолчал и две скупые слезы появились на его щеках.

— Представляешь, я вел до своего ареста дело Кипенбергера, — опять заговорил он. — Как я уже выходил из своего служебного кабинета, как раздался звонок из внутренней тюрьмы: «Кипенбергер хочет говорить с вами,» — сообщили мне. — Ты должен знать Ганса Кипенбергера. Член КПГ с 1920 года, один из руководителей Гамбургского восстания, руководитель нелегального военного аппарата компартии Германии, член ЦК, депутат рейхстага. Я мог отложить этот разговор до завтра, но я не видел его уже неделю и подумал, что лучше было бы закончить с ним и сказать ему, что мы еще раз увидимся. Я знал почему Кипенбергер вызвал меня.

Он хотел «признаться», но я не особенно торопил его с признанием. Я знал, что он сознается, я над этим давно работал. Но пока он не сознавался, понимаешь, это означало, что я работал и что я обязан был закончить дело… А потом… — он замолчал, опустив голову.

— Слуцкий действительно хорошо знал, что делал, когда поручил мне дела Киппенбергера и Вернера Гирша, — через минуту продолжил он. — Ты помнишь Вернера Гирша? — и не дожидаясь ответа Корнеля, продолжил. — Гирш был журналистом, членом КПГ. Его мать происходила из аристократической семьи. Отец — высокопоставленный офицер. После ареста гестапо Гирша, связи его матери и личное вмешательство жены Геринга позволили ему освободиться из концлагеря. Вернер Гирш, этот наивный идеалист, решил найти надежное убежище в СССР. Чудак, не успел он пересечь границу, как его тут же арестовали как «немецкого шпиона».

Он опять замолчал. Павел не мешал его раздумьям.

— Что Кедровы могут сделать с европейцами, немецкими коммунистами? — опять начал он. — Угрожать им? Третировать их? Ты понимаешь, подпольная деятельность — это все, что они умеют. Но Слуцкому нужны «признания», и ему хорошо известно, что их можно получить только путем длительных, изнурительных допросов. Ему нужны эти признания, и нужны скоро, если не сказать — сейчас, немедленно! Он их ожидал, а я должен был их получить и Кедровы могли бы закончить свою работу! Впрочем, что это изменило бы? Процесс над немецкими коммунистами никогда бы не состоялся, потому что он Сталину не нужен! Может быть, получив их признания, этих немецких коммунистов будут как-то использовать… Во всяком случае, это не может им никак повредить. Им надо было лишь тянуть как можно дольше. Вот почему я десять дней не допрашивал Киппенбергера.

И знаешь, что он мне сказал, когда охранник вышел? Он сказал: «Ильк, я вызвал вас, чтобы узнать, что с вами случилось. Поскольку я вас уже десять дней не видел, я подумал, что вас, как и многих других следователей, уже арестовали. Я пытался вас увидеть во время ежедневной прогулки по тюремному двору, но — безрезультатно. Ладно, оставим это. Вы можете «заставить» меня признаться, если хотите. Вы, конечно, же знаете, что в контакт с генералом фон Бредовым, бывшим руководителем абвера, а последние годы ближайшим другом и помощником канцлера фон Шлейхера, убитых эсэсовцами тридцатого июня тридцать четвертого, я вступил по приказанию Четвертого управления РККА и с согласия Эрнста Тельмана. Мне известно, что вы не имели к этому никакого отношения. Но, как я понимаю, правда никому не нужна. В вашей воле добиться моих «признаний», если они хоть как-нибудь могут пригодиться вам» — закончил Ильк, потом засмеялся и в глазах его сверкнула ярость:

— Нет, ни Киппенбергер, никто другой, ничто уже не может мне пригодиться!