– Размечтался... Просто Виктория Юрьева передавала тебе привет и очень просила зайти, когда освободишься.

– Какая еще Вик... Кто?!

– Юрьева. Виктория, по-моему, Павловна. Ты что, ее не знаешь?

Полковник Мещеряков неожиданно обнаружил, что висит, не касаясь ногами пола, и смотрит на Забродова сверху вниз.

– Кто?! – повторил Илларион. Вид у него был совершенно безумный.

– Ты что, взбесился? – просипел он, делая слабые попытки освободиться. – А ну, поставь на место!

Илларион опустил его на пол и отступил на шаг.

– Говори толком, Андрей, – попросил он. – Я знал здесь только одну Викторию, но она мертва.

– Так уж и мертва, – проскрипел Мещеряков, оправляя смятую одежду и заталкивая в брюки вылезший хвост рубашки. – Что за манера бросаться на людей? Где тебя воспитывали?

– Ты знаешь, где меня воспитывали, – с угрозой ответил Илларион, – и я задушу тебя окончательно, если ты не перестанешь строить идиота.

– А чем ты недоволен? – возмутился Мещеряков. – Это, между прочим, твоя собственная манера речи. Не нравится? А каково мне?

– Андрей, – сказал Илларион, – перестань паясничать. Тебе это не к лицу, ты у нас все-таки полковник. Викторию на моих глазах застрелил Старцев. Он стрелял в упор, и ты тоже это видел. Если это какая-то шутка, то я преклоняюсь перед твоим чувством юмора: я до него не дорос.

– Фу-ты, ну-ты, – сказал Мещеряков. – Надо же, как тебя зацепило. Я не ожидал!

Илларион шагнул к нему, и полковник быстро заговорил:

– Ты меня удивляешь. Ты же грамотный мужик – резаный, стреляный и черт знает еще какой. Тебе ли не знать, что такое пистолетная пуля?

Это ведь только в кино все просто: приставил дуло к голове, нажал, и тебя уже нет на карте страны. А в жизни сплошь и рядом после этого просыпаешься в больнице и слабым голосом интересуешься, где это ты, а тебе вместо ответа суют утку...

– Ты хочешь сказать...

– Я хочу сказать, что рано ты ее похоронил.

– Подожди, но я же видел...

– Что ты видел? Пуля скользнула по черепу, вырвала клок кожи. Вот что ты видел. Крови было много, и вообще все выглядело так, словно у нее мозги наружу. Но, уверяю тебя, она жива и очень скоро будет здорова. Сотрясение мозга и царапина на голове – пара пустяков, ты в таком виде по горам скакал, как козел.

– Но я же щупал пульс...

– Ах, это ты пульс у нее щупал? Подержался за руку и убежал искать, кому бы еще свернуть шею. Ты что, медик?

– По-моему, я просто идиот. А когда ты об этом узнал?

– Сразу. То есть, я хотел сказать...

– Сразу?! Ты об этом знал и ничего мне не сказал? Сидел рядом, пудрил мозги, выражал сочувствие...

– Мне не хотелось тебя расхолаживать.

– Ну, полковник... Удивил, ничего не скажешь.

Каждый день узнаю о тебе что-то новое. Такое впечатление, что ты умнеешь прямо на глазах.

– А нельзя ли без оскорблений? – обиделся Мещеряков.

– Ха, – сказал Илларион.

– Вот именно, – откликнулся полковник, надулся и стал смотреть в окно. – И вообще, – оживляясь, сказал он, – ты мне должен быть благодарен. Награда должна идти после совершения подвига, а не перед.

– Какие слова, – скривился Илларион, несколько смягчаясь. – Подвиг, награда... Ты что, на старости лет книжки читать начал?

– Ага, – кивнул Мещеряков, чувствуя, что гроза миновала. – Он увидел, как Забродов заспешил к выходу.

– Эй, – окликнул его Мещеряков, – ты куда?

– В больницу, – донеслось с крыльца.

– Погоди, чумовой, куда ты! Еще рано, тебя туда не пустят!

– А кто их будет спрашивать?

– Вот черт, и верно, – пробормотал Мещеряков. – Ты хоть умойся! – крикнул он в распахнутую дверь, но ответа не дождался.

Полковник вернулся к столу, присел на шаткий табурет, закурил и стал думать обо всем на свете, но больше всего почему-то о Забродове. Он рассеянно массировал пальцами ноющие с легкого похмелья виски и чему-то хитро улыбался, вряд ли замечая эту улыбку.

Через несколько минут мимо промчался старый зеленый 'лендровер', подскакивая на ухабах и волоча за собой длинный шлейф пыли.

– Ходят тут всякие... – тихо пробормотал охранник в спину полковнику.

Сорокин остановился, не спеша развернулся и вперил в охранника тяжелый взгляд воспаленных глаз. Он понимал, что это глупо, но пребывал в таком расположении духа, что испытывал настоятельную потребность сорвать на ком-нибудь злость. Охранник, как видно, почувствовал это и поспешно отвернулся, делая вид, что занят какими-то своими делами. Постояв несколько секунд возле стеклянной будки и убедившись, что у вохровца стали дрожать руки, Сорокин направился к лестнице.

Кабинет директора, как водится, располагался на втором этаже. Полковник поднялся по лестнице, оставляя на светлых ступеньках мокрые следы, – дождь, зарядивший две недели назад, похоже, и не думал прекращаться, и сквозь грязные окна на лестничной площадке полковник мог видеть насморочное небо и мокрую ржавчину заводских труб. Тяжело ступая, Сорокин прошел по коридору к приемной, распугивая работников заводоуправления – его шаги, похоже, казались им поступью Каменного Гостя, но он-то знал, что у колосса глиняные ноги.

Несколько увядшая красавица, сидевшая за компьютером в приемной, легонько вздохнула, увидев Сорокина, и изобразила профессиональную улыбку, предназначенную как раз для таких гостей, как он, – неприятных, но требующих предупредительного к себе отношения. Он выдавил из себя ответную улыбку, которая могла бы быть гораздо более искренней и теплой, встреться они при иных обстоятельствах.

Секретарша подняла холеную руку, прося подождать, и сняла трубку внутреннего телефона.

– Игорь Николаевич, – интимно пропела она в трубку, – к вам полковник Сорокин.

Вопреки его дурным предчувствиям директор не стал мариновать его под дверью. Надо было отдать ему должное: Сорокин с бульдожьим упорством уже третий месяц пытался засадить Игоря Николаевича за решетку на максимально долгий срок, тот до сих пор ни словом, ни взглядом не проявил и тени враждебности по отношению к отравлявшему существование полковнику. Это было плохо – Сорокин невольно начинал чувствовать себя жалким надоедой, ради малой выгоды шьющим дело хорошему человеку, хотя и понимал, что именно этого и добивается его противник.

– Проходите, полковник, – сказал директор, предупредительно вставая навстречу вошедшему в кабинет Сорокину и указывая на кресло для посетителей. – Располагайтесь. Чай, кофе?

– Благодарю вас, не нужно, – ответил Сорокин, подбирая полы плаща и опускаясь в кресло.

– Тогда, быть может, чего-нибудь покрепче?