– Во всяком случае, если бы меня поцеловала женщина, как вас в гроте Эгерии, можете быть уверены, что я не стал бы рассказывать об этом всему свету!

– Можешь молчать, сколько тебе угодно. Я и так знаю, что твоя обожаемая Лукреция – далеко не ледяная сосулька! – с трудом скрывая бешенство, ответил Альфонсо. – Ну, иди к своим друзьям, а я отправлюсь в гостиницу.

Товарищи по оружию разошлись в разные стороны далеко не с такими дружескими чувствами, как бывало раньше. Альфонсо придумал новый план для того, чтобы удостовериться в недостойном поведении Лукреции. Англичанин сказал, что она отправилась к своему духовнику. Никто не мешал Альфонсо последовать за ней и, пользуясь уединенностью места и разными скрытыми закоулками, подсмотреть и подслушать, чем вызван этот подозрительный визит.

Когда рыцарь приблизился и развалинам, в которых обитал отец Бруно, он сейчас же увидел носилки Лукреции, освещенные факелами. Приказав остановиться, она надела длинную испанскую мантилью, закрывавшую ее лицо и фигуру, и соскочила с носилок. Ей навстречу выбежал Биккоццо, и в сопровождении его она быстрыми шагами вошла в одну из башен. Пользуясь знанием кратчайшего пути к келье отца Бруно, изученного в первое посещение, Альфонсо теперь намного опередил Лукрецию и Биккоццо. Пока те шли по лабиринту узких проходов, принц храбро подошел к открытому отверстию, заменявшему окно в келье монаха, и, спрятавшись в высоком кустарнике, видел все, что делается внутри кельи.

Бруно сидел за большим каменным столом, заваленным латинскими и еврейскими рукописями, и писал что-то на огромном листе пергамента. По-видимому, устав от работы, он откинулся на спинку кресла, держа перо в руках. Среди мертвой тишины, царившей вокруг, до него внезапно донеслись звуки музыки, игравшей танцы перед гротом Эгерии.

– Ее окружает веселье, – тихо проговорил доминиканец, мрачно глядя в одну точку. – Может быть, в этой зачумленной атмосфере загорается ее кровь греховной страстью? Но что мне за дело до этого? – вдруг воскликнул он, вскакивая с места. – Я опять забываю, что не должен думать о ней, опять совершаю грех! Мне снова мерещится сатана в образе этой прекрасной женщины! Но, если я даже и грешу, что из того? За прикосновение к ней можно согласиться на вечные ужасные пытки! Господи, спаси раба Твоего от искушения, избави его от этих ужасных мыслей! Я – монах, отшельник, для меня должны существовать лишь молитвы да книги, написанные во славу Божию. На чем я остановился?

Отец Бруно опустился на стул, обмакнул перо в чернила, и только приготовился писать, как в келью вошел Биккоццо и доложил, что его желает видеть донна Лукреция.

– Добрый вечер, отец мой, – раздался чарующий голос молодой женщины, появившейся вслед за Биккоццо. – Не пугайтесь! Возвращаясь из своих садов Эгерии, я зашла к вам, чтобы положить на ваш алтарь несколько лучших цветом. Кроме того, мне нужно сказать вам несколько слов наедине. Отец Биккоццо, оставьте нас!

Молодая женщина сбросила мантилью. Биккоццо несколько секунд стоял неподвижно, пораженный ее красотой, а затем повернулся и двери, чтобы исполнить желание красавицы.

– Биккоццо, приказываю тебе оставаться здесь, – сказал отец Бруно, но затем, вдруг устыдясь своей слабости, смущенно пробормотал: – Или лучше ступай вниз и смотри, чтобы никто не мешал мне. Ах, это ты, дочь моя? Я тебя не узнал сразу. Что с тобой? Почему эти слезы? Ты совершила какой-нибудь тяжкий грех? Ведь я только вчера исповедывал тебя и отпустил тебе все твои грехи.

– О, отец мой! Я тяжело согрешила, – ответила молодая женщина, заливаясь слезами. Она была рада, что Биккоццо ушел, не подозревая, что ее исповедь слушает Альфонсо. – Я согрешила и глубоко раскаиваюсь. Я даже сама нашла для себя достойное наказание.

– Ты раскаиваешься в своем поступке, или жалеешь, что он не дал тех результатов, которых ты ждала? Женщины часто смешивают эти два чувства. Однако в чем дело, дочь моя? Стань на колени, как полагается!

Лукреция послушалась и опустилась у стула, на котором сидел монах, устремив свой взгляд на Распятие.

– Вы предостерегали меня, святой отец, и, если бы я последовала вашему указанию, мне не пришлось бы испытать такое унижение. Во всем виновато мое женское тщеславие, – заговорила Лукреция, заливаясь слезами. – Вы приказывали мне, да я и сама знаю, что грешно искушать иоаннита, полудуховное лицо, и вот Бот покарал меня. Рыцарь открыто, перед всеми, презрительно отвернулся от меня.

– Кто он? О ком ты говоришь, дочь моя? – спросил отец Бруно со злобным удивлением посмотрев на Лукрецию.

– О рыцаре святого Иоанна, спасшем мне жизнь!

– Что же случилось с ним? Говори скорее! Твоим нежным щечкам давно пора покоиться на мягких подушках, иначе они завтра не будут так свежи, как их соперницы-розы! – нежно сказал монах.

– Мне трудно говорить о том, о чем даже подумать стыдно, – прошептала Лукреция. – Сегодня во время карнавала…

– Ты играла позорную роль, как я слышал, – прервал ее монах. – Ты держала себя неприлично с этим мальчишкой-англичанином.

– Значит, та фея, которая почему-то хотела казаться мной, ввела и вас в заблуждение, отче? – спросила Лукреция, положив свою нежную руку на корявые пальцы монаха. – Нет, я играла другую роль, еще худшую, и очень боялась, чтобы вы не узнали меня. Вы не видели сицилийской танцовщицы?

– Да, мне кажется, я встретил это жалкое отродье, сосуд всевозможных пороков на Капитолийской площади, – после некоторого раздумья, холодным тоном ответил монах. – Она привлекала к себе внимание грязной, разнузданной черни своими сладострастными движениями. Она все время кривлялась перед толпой.

– Нет, вы не правы. Я вовсе не кривлялась. Чем я заслужила такое мнение? – воскликнула Лукреция.

– Ты бредишь, моя дочь? Причем ты тут? – спросил монах, освобождая свою руку из-под ее нежных пальцев.

– О, дорогой отец Бруно, выслушайте меня! – умоляющим тоном проговорила Лукреция, насильно овладевая рукой монаха. Я хотела завлечь иоаннита, чтобы посмеяться над ним в присутствии всего двора, и для этого назначила ему свидание в гроте Эгерии!

– Но тот не пришел на него, и потому ты теперь раскаиваешься в своем поступке?

– О, нет, он пришел!

– Пришел? Не шути такими вещами! Ты знаешь, что этим погубишь его. Снова прольется кровь, снова раскроется страшная пасть и проглотит его. Не губи иоаннита. Ты знаешь, что у меня есть тоже основание любить этого человека!

– Это чувство заставило и меня позабыть об опасности, – воскликнула Лукреция. – Я сознаюсь вам во всем. Он пришел… да, да, но выказал мне такое презрение, что я готова была провалиться сквозь землю. Правда, он не знал, кто я, но, говоря с моей воображаемой фрейлиной, он называл позорными именами как ее, так и ее госпожу – Лукрецию. А затем на меня нашло какое-то затмение и я поцеловала его в лоб, как целую ваши руки.

С последними словами молодая женщина почтительно прикоснулась губами к рукам монаха.